Вороний парламент

Кертис Джек

Неужели тогда действительно казалось, что это счастье будет длиться вечно? Неужели? Но почему?

Он взял с подставки тост, намазал его маслом и положил на тарелку. Прошло уже три года с того Рождества, которое они провели вместе в Девоншире, и одиннадцать месяцев с тех пор, как Дэниел покинул его. Когда это случилось, ему захотелось умереть. Он до сих пор не знал, что думать на сей счет. Он прожил полжизни в подлости, обмане и скрытности, играя в эти жалкие, убогие игры, подписывая документы, равносильные смертным приговорам, и еще смел думать – потому что ему хотелось так думать, – что еще можно все начать заново. Какой же он был глупец!

Незапятнанная жизнь – вот о чем он мечтал когда-то.

В университете он впервые стал серьезно подумывать о том, чтобы стать священником. Его привлекала жизнь, наполненная размышлением, познанием, совершением обрядов и проведенная в истинном послушании, жизнь, подчиненная чему-то символическому и таинственному.

Затем его затянула политика и стала делом жизни, хотя складывалось впечатление, что он просто не знал, куда пристроить свой идеализм. Мысль об идеализме заставила его криво усмехнуться, 0-хо-хо, старина.

Чтобы избавиться от воспоминаний, он встал и включил телевизор. Вообще-то он ненавидел смотреть телевизор за завтраком, но в данный момент годилось любое средство, чтобы отвлечься от прошлого.

Снегопад отрезал их от остального мира, и они провели там три дня: пробирались сквозь снежные заносы, сушились, сидя перед камином, пылавшим в баре, тянули напитки, подаваемые в любое время суток. Растущее чувство солидарности объединило всех, кто застрял в этом месте: гостей, которые должны были уехать отсюда на второй день Рождества, тех, кто заглянул в бар в сочельник, просто чтобы выпить или пообедать. На многих женщинах была бижутерия, вечерние платья, поверх которых пришлось накинуть шали, их спутники были облачены в смокинги. Переодеться было не во что. Они спали в баре, как беженцы, и все получали огромное удовольствие от происходящего. Нарушив привычный порядок вещей, снегопад сделал своих пленников более раскованными. Он подарил им праздник души, короткие каникулы, возможность отдохнуть от повседневности, на время позабыв о своих обязанностях и ответственности. Бакройд и Дэниел были органичной частью этой необычной компании, они никому не казались странными, и никого не интересовало, кто они и откуда.

Бакройд покачал головой, словно желая стряхнуть бремя воспоминаний, и сосредоточился на телепрограмме. Диктор зачитывал мрачный прогноз о положении фунта, подкрепляя его мнением ученого мужа из Сити, который требовал от правительства принятия «самых жестких мер». Затем прозвучало сообщение о предстоящих марше мира и митинге. По мнению организаторов этого мероприятия, оно должно было стать крупнейшим событием: марш начнется от новой монтажной площадки министерства обороны, где предполагается установить ракеты «Круз» и «Першинг», затем демонстранты проследуют по улицам Лондона, и по ходу шествия к ним смогут присоединиться все желающие. Многолюдный митинг состоится в Гайд-парке, перед собравшимися выступит Клайв Хоулман.

При упоминании имени Хоулмана Бакройд напряг внимание. Он знал его по Кембриджу, еще до того, как Хоулман избрал карьеру политика, которая казалась многообещающей. С самого начала было ясно, что Хоулман не будет довольствоваться ролью рядового парламентария и она станет лишь ступенькой для достижения заветной цели. Он прекрасно ориентировался в море интриг, плескавшемся в Вестминстере. Он получил должность младшего министра в правительстве Гарольда Макмиллана, чему в немалой степени способствовало его умение выбрать для действия нужный момент. Этот талант был подкреплен особым типом либерализма, смягченного, в свою очередь, обостренным практицизмом.

Он всегда высказывался за контроль над вооружением, часто выступал за общее разоружение, но никогда – за одностороннее.

С течением времени, однако, его мнение все меньше совпадало со взглядами властей предержащих. Он выражал явное несогласие

с официальной позицией, и, по мере того как политика становилась все менее либеральной, его собственные взгляды становились все более непримиримыми и радикальными. Он превратился в политического изгоя, взяв на себя роль постоянного раздражителя, ставя свою партию в щекотливое и порой безвыходное положение. Ему так и не удалось снова приблизиться к ответственному посту, но он сделал все возможное, чтобы его голос отчетливо прозвучал для широкой общественности страны. Однако Клайв Хоулман не был человеком, который довольствуется малым. Он видел себя руководителем, организатором, ибо позиция без опоры на власть в его глазах вряд ли чего стоила.

Согласие Хоулмана занять должность председателя Движения за мир и его уход из палаты общин поразили всех, за исключением хорошо знавших его людей, которые усматривали в этом поступке определенную логику. Результат нового хода был ошеломляющим. За год он стал видной политической фигурой. Он мастерски манипулировал средствами массовой информации и на редкость эффективно реорганизовал Движение. Он занял пост председателя в то время, когда общественное мнение день ото дня все более сочувственно относилось к идее разоружения в одностороннем порядке.

В последующие два года Хоулман удвоил число участников Движения, сделав ставку именно на одностороннее разоружение, чем завоевал симпатии и поддержку широкой общественности. Движение за мир стало под его руководством весомой и влиятельной силой в стране. Кандидаты от Движения за мир собирались баллотироваться на предстоящих выборах. Любое правительство и любая партия вынуждены были бы считаться с его политикой и заявлениями. Политикой и заявлениями Клайва Хоулмана. Он достиг того, чего хотел, и вернулся туда, куда так стремился.

Бакройд смотрел на лицо Хоулмана, появившееся на экране. У него брали интервью в телестудии на следующий день после состоявшегося в Бирмингеме большого митинга. Бакройд отметил про себя, что Хоулману удается сочетать в собственной внешности респектабельность с налетом страстной приверженности своему делу, что делает его похожим на стареющего гранда. Его тронутые сединой, тщательно причесанные волосы чуть-чуть длиннее, чем это полагалось члену правительства. Лацканы вельветового пиджака слегка, почти незаметно, оттопыривались. Его худощавое лицо хранило властное и торжественное выражение. Он прекрасно подходил для избранной им роли – этот бывший министр в правительстве тори, самая большая удача Движения за мир. От Хоулмана нельзя было избавиться, выдав его за сумасшедшего или невежду, действовавшего из лучших побуждений, – это было не под силу ни противникам Движения, ни обществу в целом. Его обаяние и влияние нельзя было отрицать, и владел он ими значительно в большей степени, чем Бертран Рассел [8] . Общественное мнение работало на него, поскольку он был человеком, который сумел выбрать правильный момент.

8

Английский философ, логик, математик, социолог, общественный деятель.

– Этот митинг, – говорил Хоулман, – который состоится через две недели, явится самой убедительной демонстрацией умонастроений, царящих в обществе. Правительству не удастся разогнать его или проигнорировать растущее общественное мнение, которое он выражает. Простые люди Британских островов требуют положить конец участию Великобритании в гонке вооружений и вывести американские ракеты с территории страны. Они ждут от своего правительства соответствующих инициатив и объявления Великобритании безъядерной державой.