Ворошилов
Шрифт:
<...> Теперь разрешите перейти к моему ведомству. Лазарь Моисеевич перед тем, как мне сюда идти, сказал мне: “Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно” (общий смех). Я ему сказал, что мне критиковать себя очень трудно, наверное, и среди вас немного найдётся (смех), которые эту любовь испытывают. Я тоже не особенно, так сказать, любитель критики, но, тем не менее, я большевик, член ЦК, и мне непристало бояться нашей партийной критики.
Но положение моё, Лазарь Моисеевич, несколько иное, чем положение, предположим, Ваше, не только потому, что я представляю армию, это тоже имеет кое-какое значение, но то, что у нас в рабоче-крестьянской Красной армии к настоящему моменту, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому счастью, пока что вскрыто не особенно много врагов народа. И они несколько иное место занимают в рядах всех врагов, которые вскрылись органами НКВД в других наркоматах...
...Троцкий в прошлом, ещё в 1920—1921 годах, когда он пошёл походом, открытым походом на Ленина, на нашу партию, он пытался опираться тогда на кадры армии. Он считал, что имеет в армии достаточно прочную базу... но он просчитался.
<...> К 1923—1924 годам троцкисты имели, как вы помните, а вы обязаны помнить, за собой почти всю Москву и военную академию целиком, за исключением единиц, которая была за троцкистов. И здешняя школа ЦИК, и отдельные школы — пехотная, артиллерийская и другие части гарнизона Москвы — все были за Троцкого. {Гамарник. “И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого”.) Троцкий, словом, пошёл в атаку на тогда больного Ленина и фактически на Сталина. Но к тому времени настоящие большевики тоже вели значительную работу, и на этом этапе Троцкий был разбит.
Интересно товарищам немного напомнить потому, что многие товарищи в то время не были членами ЦК. В тот момент, в конце 1923-го и начале 1924 года, Троцкий пошёл в бой с нашей партией, и он фактически армию свёл на нет. Армии как боевой силы и государственной силы не было. Он больше всего думал о том, чтобы рассадить своих людей и заниматься подготовкой свержения партийного руководства. Сама армия как боевая сила тогда полностью отсутствовала. Если вы развернёте протоколы пленумов 1923—1924 годов, февральского и апрельского пленумов 1924 года, вы увидите, что там в выступлениях Гусева... Сталина и всех других товарищей констатировался полный развал, отсутствие Красной армии. Но зато были крепкие отдельные группы троцкистов, которые вели ожесточённую, дикую борьбу с партией. Повторяю, что Троцкий просчитался и был разбит, но... он оставил за собою довольно основательные кадришки... К этим кадрам относятся те господа, которые ныне себя проявили снова уже на новой основе, в иных условиях активности хотели сделать ещё одну вылазку теперь или немножко позже, но снова хотели попытать свои силы в борьбе с нашей партией.
Что представляют собой эти господа, кто они? Это Примаков, который является одним из наиболее ярких представителей троцкистских кадров. Это Зюка — один из кадровиков троцкистов. Это Туровский, который, не являясь кадровиком, тем не менее, очевидно, невзирая на то, что он пока отрицает свою виновность, очевидно, тоже в скрытом виде долгое время поддерживал эту троцкистскую банду. Это Шмидт Дмитрий, комдив, Саблин, Кузьмичев. И затем идут мелкие люди, которые только что теперь были вскрыты, а ранее не проходили как работники сколько-нибудь заметные по линии троцкистских вредителей. Следовательно, мы к настоящему времени имеем 6 генеральских чинов в качестве вредителей: Путна, Примаков, Туровский, Шмидт, Саблин, Зюка, затем Кузьмичев — майор и полковник Карпель.
Что собою представляют эти господа и с точки зрения политической и моральной физиономии? Я позволю себе прочесть пару писем для того, чтобы вам было ясно, на какие вещи эти люди способны.
Вот, если взять Кузьмичёва, он только майор — небольшой чин, но по стажу, по троцкистскому стажу — это очень заядлый троцкист, в своё время был секретарём у Примакова, тесно с ним связан, принимал участие в троцкистских вылазках и в 1923—1924-м и в 1926—1927 годах. Теперь, будучи арестован, он обращается ко мне через официальные органы с письмом, в котором пытается доказать свою невиновность. И пишет так, что даже ваши закалённые сердца должны будут внять такому письму... (Голос с места: “Дрогнуть”.) Да, дрогнуть. И вы увидите, к чему вся эта писанина свелась. Он пишет:
“Народному Комиссару Обороны т. Ворошилову.
Меня обвиняют в том, что я якобы являюсь членом контрреволюционной троцкистской террористической группы, готовил покушение на Вашу жизнь. Моё заявление о том, что я ничего по этому делу не знаю, — рассматривается как запирательство и нежелание давать показания. Основания не верить мне имеются, ибо я в 1926—1928 годах входил в контрреволюционную троцкистскую организацию...”
Врёт. Он входил и в 1923—1924 годах, но об этом умалчивает.
“Начиная с 1929 года я старался всеми мерами загладить свою вину перед партией. В Вашем лице я всегда видел не только вождя Красной армии, но и чрезвычайно отзывчивого человека. Вашим доверием я обязан факту моего возвращения в РККА в 1929 году”.
Так было. Я потом объясню, в чём тут дело.
“Своими действиями в 1929 г. я, мне кажется, оправдал Ваше доверие и, конечно, не без Вашего решения был награждён вторым орденом Красного Знамени”.
“В 1931 г., — повествует далее Кузьмичев, — Вашим распоряжением мне представили возможность поступить в Академию. В 1934 году в связи с болезнью жены опять-таки не без Вашего участия меня перевели в условия, где моя жена и ребёнок быстро выздоровели. Вашим решением я обязан той интересной работе, которую я вёл последние годы. Именно Вы сделали меня человеком, настоящим членом партии. Иных чувств, кроме чувства большого уважения и глубокой благодарности я к Вам иметь не мог. Как же случилось, что меня зачислили в банду фашистских убийц? В 1935 году я проездом с Дальнего Востока в Запорожье остановился у Дрейцера — в то время он был членом ВКП(б), носил два ордена и являлся замначальника Криворожского строительства. Он по телефону мне сообщил, что у него гостил Туровский, который только что уехал, и что сам Дрейпер тоже через 1—2 дня уезжает, поэтому мне можно будет остановиться у него на квартире. Я так и сделал. С Дрейпером мы виделись мало, говорили о работе, я о своей, он о своей, и всё. С тех пор я его не видел, и уже в тюрьме на очной ставке я от него услышал, что якобы я сам предложил свои услуги для Вашего убийства.
Эту троцкистскую клевету я не могу опровергнуть, все мои заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои просьбы расследовать обстоятельства моих разговоров ни к чему не привели. Скоро будет суд. По-видимому, меня расстреляют, ибо у меня нет возможности доказать, что никаких контрреволюционных дел у меня с Дрейцером не было. Может быть, через несколько лет всё же троцкисты скажут, зачем они оболгали невинного человека, и вот тогда, когда раскроется действительная правда, я Вас прошу восстановить моей семье честное имя. Простите за марание, больше не дают бумаги.
21.VHI.—36 г. Кузьмичёв”.
Так писал господин Кузьмичёв. А вот как этот господин Кузьмичев разговаривает, это он писал 21 августа, а показания он даёт 1 сентября, стало быть, через 10 дней:
“Вопрос. Что вами практически было сделано для подготовки террористического акта над Ворошиловым...”
Я очень извиняюсь, что тут идёт речь о Ворошилове, но я читаю это просто для того, чтобы охарактеризовать этого господина. (Голоса с мест: “Правильно”).