Ворота
Шрифт:
В саду росло самое огромное разнообразие цветов, которое Дима когда-либо видел. Одни цветы держались ближе к земле, а другие возвышались высоко над ней, и во всем этом безумном многообразии не было видно ни одной капельки смысла. Цветы были посажены хаотично, без единого намека на порядок.
Диму расположение цветов не сильно интересовало. Старик, которого он искал, как раз, хромая на правую ногу, заходил в дом. Дима, увидев его, сразу отметил, что старик немного не в себе: летом на нем был надет длинный кожаный плащ, опускающийся почти до самой земли; длинные седые волосы блестели, будто старик вымазал их гелем, а на ногах красовались доходящие до пояса болотные сапоги, сухие, не использованные по предназначению. Больше деталей Дима рассмотреть не успел – дедушка скрылся за захлопнувшейся дверью.
Юноша, войдя в цветочный сад, чуть не задохнулся от резкого запаха цветов, которых кругом росло столько, что любой профессиональный садовод позавидовал бы, и сразу направился к дому. Туча была уже над самой его головой, но дождем на землю пока не обрушивалась, хотя угрожала сделать это в любой момент. Не желая попасть под дождь, Дима за считанные секунды пересек сад и оказался у двери. Стуча в нее, он долго не получал ответа, но отчетливо видел, как старик смотрит на него из-за занавески на окне. Было видно, что он бурно переваривает полученную зрительную информацию и думает, впустить ли незнакомца в дом или оставить на улице в грозу.
Дима делал вид, что не замечает его, и, когда первые капли дождя оросили сухую землю, старик открыл дверь и кивком дал понять, чтобы он вошел внутрь.
– Здравствуйте, – сказал Дима, – Извините, конечно, что беспокою…
– Ничего, – старик грубо прервал его, – Гости у меня редко бывают, даже поговорить не с кем. Входи, садись за стол, разговаривать будем.
Его голос будто бы и не ему принадлежал. По морщинам на лице, по бороде, по седым волосам, сгорбленной спине, дрожащим ногам, прилипшей к костям коже и помутневшему взгляду Дима навскидку определи, что ему не меньше восьмидесяти лет. Но голос принадлежал не этому дряхлому старику, а здоровому сорокалетнему мужчине c ясным голосом, таким, словно он никогда не брал в рот ни единой сигареты.
– Чего глаза-то раскрыл? – устало спросил старик, – Тоже из-за голоса удивляешься? Сколько, думаешь, мне лет?
– Восемьдесят? – осторожно предположил Дима.
– На самом деле, я перестал считать, когда мне перевалило за сто пятьдесят, – рассмеялся дедушка, заставив Димино удивление подскочить до грани, – Садись за стол, я сейчас приду.
Сняв свой кожаный плащ и повесив его на вешалку возле двери, он скрылся на кухне, но вскоре оттуда донеслось:
– Лучше иди сюда. Я не привык есть в гостиной.
Успокаивая себя мыслями о том, что старик просто немного не в себе и поэтому говорит разную ерунду, Дима, рассматривая заботливо прибранную гостиную и протертые от пыли иконы на деревянных дощечках, стоящих на полочке в углу, послушно проследовал на кухню, в которой затем кивком был приглашен присесть за стол. Старик достал из шкафа, прибитого к стене, бутыль с мутным содержимым, два алюминиевых стакана, банку с солеными огурцами и кусок бледного шпика, покрытого красным перцем.
– Самогон будешь? – спросил он.
– Буду, – понимая, что так ему легче будет узнать от старика ответы на мучащие его вопросы, ответил Дима, – Но много не надо. У меня сегодня еще полно дел.
– Да, у меня тоже, но один стакан, думаю, не повредит никому.
Дима кивнул, а старик сел за стол напротив него. Он откупорил бутыль, поводил горлышком около носа и до середины наполнил стаканы самогоном. Банка с огурцами уже была открыта, а шпик – нарезан.
– Выпьешь залпом – буду тебя уважать, – улыбнувшись, сказал дедушка.
«А так делается? – с ужасом подумал Дима, – Приехал домой, а меня тут спаивают…»
Однако он сделал так, как попросил старик, и тут же пожалел об этом. Самогон больно обжег горло, из глаз выступили слезы, а из уст донеся полный боли стон.
– Уважаю, – удовлетворенно произнес старик, – Рассказывай теперь.
– Что рассказывать? – пытаясь справиться со жжением в горле, недоуменно спросил Дима.
– Как зовут? Что делаешь? Откуда?
– Дима я. С Москвы.
– А фамилия? По отцу как?
– Хандорин Дмитрий Андреевич.
– Хандорин? – старик задумался, – Знавал я одного Хандорина. Боевой товарищ мой. В одном отряде мы служили. Когда же это было?
– Мой дедушка воевал в Афганистане, – сделал предположение Дима.
– Сергеем звали?
Дима, погрустнев, кивнул. Раньше отец часто рассказывал ему истории о своем «бате-герое», который, добровольно отправившись на войну, трагически погиб в Афганистане, когда Андрею Ивановичу было всего два годика. Димин отец тогда был еще совсем ребенком, но это не мешало ему в будущем рассказывать об отце так, будто он знал его всю свою жизнь.
– Крепкий был мужик, – старик вздохнул, – Целый час умирал. Кишки наружу, весь осколками изрезан, кровь хлещет из ран, а умирать отказывается. Окружили нас тогда враги. Со всех сторон наваливались, а нас всего десять было. Шестеро полегли тогда. Твой дедушка в их числе, гранатой его убило. Помню его последние слова: «Ты не умирай, Коля. Ладно?» Господи, а ведь он погиб у меня на руках! Я оттаскивал его в укрытие, а рядом с головой пули свистели. Помню, длинный такой кровавый след оставался за твоим дедом, а он ни стонал, ни кричал. Только эти его последние слова тогда услышала земля, покрытая кровью.
– Граната? – удивленно спросил Дима, – Мой отец говорил, что дедушку убило лопастью подбитого вертолета.
– И кому ты веришь? Знай, я там был, видел его смерть.
– Вам, наверно.
– Да, но не будем об этом, – старик оживился, – Я же не представился еще. Николай Федорович. Человек военный, стараюсь не пропускать ни одного военного конфликта. Первым моим боем, помню, был бой в лесу холодной осенью 1812 года. … а потом убивал еще турок, воевал в Первой Мировой войне, сражался за большевиков на нашей родине, убивал немцев, американцев в редких стычках в Холодной Войне, позже – моджахедов в Афганистане, еще позже – чеченцев…