Воровская корона
Шрифт:
Дзержинский никогда не повышал голоса. Речь народного комиссара, холодная и размеренная, больше напоминала студеный ручей, способный в одно мгновение остудить самую разгоряченную кровь. Сарычев, человек закаленный, невольно почувствовал, как его пробирает нервная дрожь. Особенно выразительны были глаза Дзержинского — большие, красивые, глубоко посаженные в орбиты, они оказывали на собеседника почти гипнотическое воздействие, у каждого непроизвольно возникало желание исповедаться во всех существующих грехах.
— Это действительно недопустимо, Феликс Эдмундович, —
— Но вам ведь удалось с ними справиться? — строго посмотрел Дзержинский на Игната.
— Удалось, Феликс Эдмундович, но какого труда нам это стоило! Не обошлось и без жертв… Близко к главарям мы подойти не сумели, мы задействовали большую часть своих сотрудников, которые под видом бродяг и бездомных бродили вблизи всех злачных мест. Так что мы знали обо всех их передвижениях, и, когда однажды они собрались на малине, мы окружили дом и уничтожили всех бандитов. На некоторое время преступная жизнь в городе парализована. Сейчас остались лишь мелкие шайки. Но с ними не так сложно. Многие преступники уехали из города, в основном в Москву, — негромко доложил Сарычев.
— А вы, я вижу, неплохо знаете проблему, Игнат Трофимович. Но, кроме самих преступников, нас интересуют еще и ценности, которые они добыли преступным путем. Ведь это огромное количество золота, драгоценных камней. У того же самого Кирьяна должно быть немало, так сказать, «сбережений», и все эти богатства надо изъять и вернуть государству. И это тоже одна из ваших главных задач! Об этом всегда надо помнить, — с некоторым нажимом сказал Дзержинский, отхлебнув чай из граненого стакана, и, как бы опомнившись, произнес: — Вы что же чай-то не пьете или не понравился?
— Спасибо, Феликс Эдмундович, — поблагодарил Сарычев и сделал небольшой глоток, чай оказался крепким и сладким. Видно, ординарец председателя ВЧК не пожалел для гостя сахара.
— Вы сами родом из Питера?
— Не совсем… я из-под Питера, но большую часть жизни провел в Кронштадте, на кораблях…
— Моряк, значит.
— А у нас там все моряки, Феликс Эдмундович, — не без гордости отвечал Сарычев.
— Свет, наверное, повидали?
— Пришлось поплавать… Потом в эмиграции…
— Вы ведь давно в партии большевиков?
— С девятьсот пятого, но примкнул раньше, — улыбнулся смущенно Игнат.
В этом кабинете он всегда чувствовал себя чуть скованно. Сейчас Сарычев смотрел прямо в глаза председателю, но получалось плохо, взгляд, помимо его воли, то и дело обращался к рукам Дзержинского, неторопливо помешивающим чай.
— Очень хорошо, — после непродолжительного молчания сказал Дзержинский. — А правду говорят, что вы с блатными можете разговаривать на их языке? Как это называется… феней, кажется, — взгляд слегка насмешливый, но вот серые глаза необыкновенно серьезны.
— Правда, товарищ Дзержинский… Прежде чем на флот пойти, я ведь с босяками общался. А они тюрьмы да каторгу не понаслышке знают. А потом, у меня и дед на каторге побывал. В молодости с ним в этом кругу считались. — Дзержинский едва заметно улыбнулся. — А когда меня с флота забрали, то пришлось и на тобольской ссылке побывать. А там, кроме политических, много блатных было. Не буду скрывать, время как-то убить нужно было, вот я от них «блатной музыки» и поднабрался… Так еще иногда называют. И знаю их жаргон не хуже, чем морской. А иначе нельзя, там ведь волки! Могут и за овцу принять. — Дзержинский лишь хмыкнул этому сравнению. — Опять-таки, в картишках здорово поднаторел.
— И до сих пор в карты хорошо играете?
— Да меня просто жизнь заставила. Из ссылки вернулся, на работу никуда не берут, вот я по малинам ходил и в карты играл. На жизнь хватало, не жаловался!
— А у меня сумели бы выиграть? — неожиданно спросил Дзержинский, по-деловому отодвинув в сторону стакан с остывшим чаем.
По лицу Сарычева пробежала растерянность, похоже, что председатель ВЧК не шутил.
— Это как масть пойдет, — собравшись, достойно ответил Сарычев, невольно задержав взгляд на руках Дзержинского.
Ладони у Железного Феликса были узкими, пальцы длинными. Если ему дать несколько уроков игры, то при должной сноровке он может стать крепким игроком. Сарычев знал, что и среди политических встречается немало таких, которые в игре не уступят даже опытным шулерам. Он вспомнил тобольскую ссылку, где блатные играли против политических. Резались в карты семь дней, отрываясь лишь на редкие перекуры и обед, в результате того карточного марафона политическим удалось обыграть блатных подчистую и получить приз — тридцать бутылок спирта, который те бог знает где раздобыли. Пили, правда, вместе, что нисколько не умалило победы политических.
Особенно преуспели в картах теоретики марксизма. Многих из них Сарычев встречал потом в министерских кабинетах и даже словом не напомнил им о шальной карточной кутерьме, что когда-то произошла в ссылке.
Не исключено, что и народный комиссар долгими северными вечерами вдумчиво оттачивал карточное мастерство.
Дзержинский выдвинул ящик стола и вытащил из него заметно потрепанную колоду карт:
— Вы уж извините, что не новая… Но крапа на ней нет, за это я ручаюсь.
— Во что будем играть? — несмело спросил Сарычев, приняв колоду.
— Давай в очко! — предложил Дзержинский, переходя на «ты».
Чай был забыт — Сарычев, перемешав колоду, быстро раздал карты. Неожиданно в кабинет заглянул ординарец Дзержинского — веселый конопатый парень. Он удивленно захлопал глазами и в недоумении скрылся за дверью. Ситуация выглядела почти анекдотической — в Питер Дзержинский всего приехал на один день, чтобы встретиться с местными чекистами и ознакомиться с деятельностью Чека. Но вместо серьезного разговора о заговорах мировой буржуазии и гидрах контрреволюции два партийца увлеченно резались в карты, будто бы урки на малине.