Воровская правда
Шрифт:
Глава 19 ЗАСТУПНИЧЕСТВО ВАРЯГА
Карантинный срок Варяга заканчивался через два дня, и Орех с раздражением думал о том, что уже совсем скоро смотрящий России пинком распахнет дверь локалки и вступит на зону полноправным хозяином, так что прежним лагерным авторитетам достанутся роли его подпаханников, а кого-то он и вовсе передвинет в быки при своей особе.
Орех считал, что он давно уже вырос из вторых ролей, и если бы обстоятельства сложились удачно, то он сумел бы заменить не только смотрящего региона, но даже и самого Варяга.
Он ревниво относился к вниманию, которое зэки оказывали смотрящему России, с досадой
На прошлой неделе Ореху передали маляву из СИЗО. В ней сообщалось о том, что один петух, скрыв масть, умудрился запомоить целую хату, и теперь обиженные взывали к его милости, чтобы он своим решением снял с них позорное пятно. Среди запомоенных был вор Лука, которого Орех знал по «золотым» делам. Помнится, он тогда даже хотел его уничтожить, но Лука неожиданно исчез. Что ж, может быть, и хорошо, что так получилось, — роль запомоенного очень подойдет к его роже.
С ответом Орех затягивать не стал и уже к обеду отправил в СИЗО маляву: «Вот что я вам хочу сказать: настоящие бродяги должны видеть опущенного издалека, а если вы не разглядели в нем пидора, так это ваша вина. Не мне учить вас — сначала вы должны были узнать, где он сидел, с кем кантовался, под какой статьей ходил, какой масти, а только после этого предложить кружку с чифирем. Каждый из вас пропарился по нескольку лет, а потому мне не нужно втолковывать вам, что запомоенным считается всякий, кто хоть однажды прикоснулся к опущенному. Не я создавал наши законы, не мне их разрушать».
Вместе с ответом Орех отправил в СИЗО маляву с разъяснениями, что жильцов камеры триста восемьдесят пять следует считать запомоенными.
Лука проснулся от сильного толчка в плечо. Он открыл глаза и, щурясь на искусственный тюремный свет, зло произнес:
— Какого черта!..
В последний раз подобное неуважение он испытал лет пять назад в Новосибирской транзитной тюрьме, когда в тесную камеру надзиратели затолкали более ста заключенных. Невозможно было сделать даже два шага, чтобы не задеть соседа. Спать приходилось по очереди, в три смены, менее брезгливые лежали по углам. Блатные, помня о своем высоком статусе, даже под страхом смерти вряд ли присели бы на пол.
Вместе со всеми ждал своей очереди и Лука. А когда шконка освободилась, он устало вытянул на ней гудевшие ноги, и едва голова коснулась грязной засаленной подушки, как он заснул — сказались недельное недосыпание и усталость, накопленные в дальней дороге. Раньше он чувствовал неудобства — жесткость деревянных нар, холод металлических полос шконки, но в этот раз он вырубился особенно крепко, как младенец в материнском чреве. Три часа сна показались ему мгновением — он даже не обратил внимания на легкие толчки в плечо, воспринимая их за обычное раскачивание вагона на стыках рельсов. Сон его был тяжел, снилось ему, что он едет в столыпинском вагоне в какую-то захудалую зону. Но следующий толчок был довольно сильным: похоже, машинист ударил по тормозам, увидев прямо перед собой неожиданное препятствие.
— Ты, батя, совсем одурел! Другим тоже полагается клопа подавить. А ну брысь со шконки! — услышал он прямо над собой звонкий, почти мальчишеский голос.
Перед Лукой стоял молодой парень и дерзко посматривал на него. Торс его был обнажен: литые плечи, сильные руки, он походил на спортсмена, прибывшего с соревнований, вот только огромные звезды, наколотые на широких плечах, свидетельствовали о том, что он принадлежал к высшей воровской касте. Типичный отрицала!
Парень, весело поглядывая, ждал ответа, и если бы Лука посмел возразить ему, то незнакомец наверняка задавил бы его своими железными граблями прямо на шконке. Проглотив оскорбление, Лука поднялся и, не произнеся ни слова, уступил дерзкому пацану место. После такого маленького поражения обычно следовало стремительное падение, но от бесчестия Луку спасло скорое отбытие на этап. Потом он не раз вспоминал нагловатые глаза парня и очень опасался, что однажды встретит в камере невольных свидетелей его унижения.
Обошлось.
В этот раз перед ним стоял Рваный с двумя быками.
— А ты крепко спишь, дедуся, — невольно хмыкнул он. — Ничем тебя не пронять!
Рваный чем-то напоминал Луке того давнего попутчика по транзитке — у обоих был одинаково дерзкий взгляд. Но у Рваного выражение лица было гораздо агрессивнее, не далее как вчера он с таким же выражением мокнул головой в парашу красивого молодого парня, осужденного за изнасилование, и тем самым определил его в отверженные. Конечно, это была позорная статья, но самым постыдным было то, что изнасиловал он девочку восьми лет, заманив ее в подвал собственного дома. Рваный со своими быками мог определить в опущенные любого из присутствующих.
Зэки спали, только в самом углу камеры, перекрывая общий храп, бормотал молодой голос — парень во сне звал маму.
— А ты попробуй, может, получится, — зло прошептал Лука.
Он не собирался повторять прежней ошибки. Нужно держаться жестко. Даже среди спящих обязательно найдутся две-три пары глаз, сумеющих разглядеть проявление его слабости. А это тотчас непременно станет известно всей тюрьме. А это уже позор! Такого небольшого факта будет вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение все его былые заслуги перед воровским миром. Под изголовьем Лука припрятал заточку, которую смастерил из обломка отвертки, — в тюремных условиях очень грозное оружие. Теперь он незаметно нащупал ее.
— Замри, Лука! — Сейчас Рваный был серьезнее обычного. — Полночь не самое подходящее время для базара. А только мы побеспокоили тебя вот зачем… Вся камера, навострив уши, слушала, что ты грозился укоцать Керосина, если Орех не отмоет нас. А такими словами, как ты знаешь, не швыряются. Вот мы и ждем, когда ты на куранты его поставишь. Да и клиент твой давно заждался, — показал он взглядом на Керосина, который посапывал у дверей, не чуя беды. — Видишь, обхватил руками парашу, прямо как девчонку на танцульках. Того и гляди, целовать сейчас начнет.
Рваный сумел подловить его: обещание полагалось выполнять, в противном случае это будет косяк, а за него могли спросить строго не только блатные, но даже мужики. Если же он убьет Керосина, то мгновенно попадет в разряд мокрушников — воровская карьера очень часто обрывалась именно на этом этапе.
— А может, ты, Лука, жидковат для этого дельца? — хмыкнул один из быков по кличке Злой, крупный вислоухий парень лет двадцати пяти. Он был на редкость безобразен, голова его выглядела слегка примятой, как будто он только вчера выкарабкался из материнского чрева. Огромные уши бестолково торчали по сторонам, и казалось, что они существуют отдельно от своего хозяина. А когда он открывал рот, то видны были почерневшие осколки выбитых зубов.