Воровская правда
Шрифт:
Сегодня на его пути стоял Варяг, и Михаил знал, что когда-нибудь придет время и он, Орех, подтолкнет смотрящего России к могиле. Но пока ему предстояла нешуточная схватка.
— Мне всегда не нравился Орех. А уж как он в смотрящие пролез — ума не приложу, — заговорил Мулла, и его простуженный, хриповатый голос, подобно гвоздю, раздирающему жесть, заставил собравшихся прислушаться. Своим дремучим возрастом он давно сумел обмануть костлявую и теперь числился в бессмертных. Мулла высказал то, чего не отважился произнести ни один из присутствующих. — Настоящий вор — это тот, кто кормится своим талантом. Я считаю, что нам очень повезло,
Орех сидел неподвижно, представляя собой образец невозмутимости, эдакая скала, обдуваемая со всех сторон неприветливыми ветрами. Он предвидел резкое выступление старого зэка. Было бы даже удивительно, если бы этот старик — «нэпмановский» вор — отшатнулся от Варяга. Орех знал и о том, что Беспалому удалось перетереть с некоторыми ворами и наклонить чашу весов в его сторону, что способствовало его философскому спокойствию.
К спокойствию Ореха приучила и сложная двойная жизнь, которая нередко ставила его в самые неожиданные ситуации. Однажды в самом начале своей «работы» он чуть было не засыпался, когда его подсадили в следственный изолятор. Тюремная почта неожиданно сообщила, что в камере находится предатель, и оставалось только ломать голову, каким чудом тайна стала известна зэкам. Неделю шел разбор: пахан хаты, старый и высушенный зонами зэк, обстоятельно и подолгу беседовал с каждым из сорока сокамерников. Содержания пришедшей малявы не знал никто, а потому за свою судьбу опасался каждый. Зэки боялись наговора и скорой смерти, но больше всего их пугал позор, когда в глаза мертвого мог плюнуть каждый, — таково было посмертное презрение предателю.
Было известно, что кто-то из обитателей именно их камеры выдал начальству все тайники, и в одночасье сидельцы хаты лишились двух килограммов индийского чая, бутылки водки и кучи разного мелкого добра, без которого в тюрьме лютая тоска.
Когда очередь дошла до Ореха, он достойно выдержал долгий, напряженный взгляд пахана. Старый урка умел смотреть в душу так, как будто знал о самых потаенных мыслях. А пауза ему нужна была для того, чтобы дать подозреваемому время на обдумывание обстоятельного ответа и для нагнетания соответствующей атмосферы. Уркач умел ждать, давя взглядом, и сердце Ореха в ту минуту дрогнуло от ужаса: «Неужели кто-то из вертухаев заложил?!» Но вор, сполна насладившись тишиной, принялся в очередной раз задавать ему вопросы: о чем разговаривал с операми, что спрашивали, подписывал ли какие-нибудь бумаги, знал ли о тайниках. И когда успокоившийся Орех без малейшего волнения ответил на все вопросы, старый уркаган развел руками и объявил всей хате, что он не большевик и не собирается никого наказывать только на основании хлипких подозрений.
Вопрос был закрыт. Выявить предателя не удалось. И Орех чифирем, пущенным по кругу, отметил свою первую крупную победу.
— Смотрящим на зоне должен быть только Орех, — жестко произнес Распутин. — Во-первых, потому, что он старожил зоны, чалится тут уже в третий раз и знаком со здешними порядками. Во-вторых, именно его на региональном сходе избрали смотрящим, а в-третьих, мы его прекрасно знаем и уверены, что только он один сумеет навести здесь порядок.
— Порядок?! — встрепенулся вор Тихон, которого знали под погонялом Пила. — О каком таком порядке ты здесь толкуешь?! Не о сучьем ли?
Некогда Пила принадлежал к группе, которую называли «отмороженными». В колонию он попал за «развод на деньги». Частенько Пила любил рассказывать про свой любимый способ добывания денег, который, как правило, действовал безотказно: клиента укладывали в гроб, после чего включалась бензопила. А когда стальные зубья мощно врезались в сосновые доски, разбрасывая во все стороны фонтан опилок, перепуганный клиент готов был расстаться с последними грошами. Угодив в колонию, Пила неожиданно распрощался с бандитским крылом и принял сторону воров. Прежний свой беспредел он теперь воспринимал как одну из главных ошибок беспечной молодости.
— Орех живет не по понятиям! Лично мне не однажды приходилось слышать о том, что он отбирает вещи у молодняка. За одно это следует дать по ушам.
Судьбу блатаря мог решить только сходняк. Толковище определяло степень его вины, а если требовалось, выделяло палача, не забывая о том, что поднять руку на законного мог только человек, равный ему по статусу. На угрозу Пилы Орех добродушно улыбнулся:
— Уж не ты ли собираешься меня разжаловать? А может, ты хочешь запихнуть меня в деревянный ящик, как своих барыг?
Орех знал, насколько Пиле неприятно всякое упоминание о его беспредельной юности, и поэтому частенько задевал его ядовитыми вопросами.
Скулы Пилы побагровели. Он уже собирался было открыть рот, чтобы ответить в том же тоне, но неожиданно вмешался Грош:
— Постойте, люди! Не будем шевелить хвостом. Мы здесь собрались для того, чтобы раз и навсегда определиться со смотрящим.
— Верно Грош говорит! Сейчас не то время, чтобы вспоминать о старом! — подал голос Маэстро. В последние годы он крепко заматерел, и к его словам прислушивались даже законные.
— Но тогда пусть Варяг поклянется, что не будет вмешиваться в дела Ореха, если проиграет! — жестко потребовал Репа.
— Сука буду, если посягну на авторитет смотрящего зоны. Но не забывайте, что я сам вор и поэтому беспредела тоже не допущу, — спокойно, но твердо пообещал Варяг. И от этой его уверенности у многих по коже пробежал озноб.
Варяг был из того племени воров, которые ничего не забывают, а если дают слово, то непременно сдерживают его. Он был поборником классической воровской идеи, и можно было не сомневаться, что он выпустит кишки всякому, кто посмеет напустить мути в ее колодезную чистоту.
С минуту воры молчали, как будто усваивали смысл произнесенного, а потом Орех согласился:
— Я тоже вор, и наши законы для меня так же святы, как и для тебя. Давайте не будем тянуть время и выберем смотрящего. На зоне слишком много дел, и надо бы во многом разобраться.
— Думаю, что нам нечего скрывать — давайте высказываться, глядя друг другу в глаза, — заметил Владислав.
Он намекал на то, что в последнее время законные стали прибегать к тайному голосованию, отступив от классического способа высказываться в открытую и говорить правду в лицо оппоненту, какой бы нелицеприятной она ни была. Возможно, подобное голосование стало практиковаться в целях безопасности, потому что порой открытые выступления стоили некоторым ворам в дальнейшем не только здоровья, но и жизни. Часто устранение авторитета смахивало на несчастный случай, и даже предвзятая братва не могла увидеть в гибели сотоварища злого умысла.
— Я не возражаю. Свое я отбоялся, — заявил Орех, — а потом, если меня не станет… то за это могут спросить очень строго! Пускай я не такой известный вор, как Варяг, но и не иголка в стоге сена.
В бараке собралось полтора десятка воров — элита зоны. Этого блатного сообщества побаивался даже Александр Беспалый. Дело в том, что воры никогда не действовали в одиночку — у каждого из них была своя тюремная «семья», «шестерки», быки, с помощью которых они отстаивали собственные интересы. И сейчас им предстояла нелегкая задача — объединиться, чтобы поставить над собой старшего. Могло выйти так, что голоса спорящих разделятся поровну, тогда придется обращаться к ворам в регионе. И тогда внутрисемейное дело поднимется до высот российского масштаба. Никто не сомневался, что в этом случае выиграет Варяг, чьи позиции в воровском мире были крепки и бесспорны.