Воровство и обман в науке
Шрифт:
Да уж, ничего не скажешь, сводить счеты с людьми, чьи взгляды расходились с его собственными, Владимир Ильич умел с потрясающей жестокостью. Не понравились ему суждения профессора Сорокина о семье и браке, стало быть не только этого профессора, но и всю буржуазную профессуру, а также "почти всю команду "охального" журнала, которая состояла из одних "военных шпионов", осмелилась подобные рассуждения напечатать, немедля следует предать анафеме. К рекомендациям Ленина, естественно, прислушались. Добрые три четверти состава редакции "Экономиста" — философы H.A. Бердяев, С.Н. Булгаков, В.М. Штейн, агроном В.Д. Бруцкус, публицисты A.C. Изгоев, Л.М. Пумпянский, Д.А. Лутохин и другие ровно через три месяца были соответствующими органами беспардонно выпровождены за пределы СССР. Это было их последнее лето на Родине.
Из "убиенной" Лениным и его сподвижниками редколлегии журнала особенно пострадали А.Н. Потресов и П.А. Сорокин.
Так что безобидная по сути журнальная статья была лишь поводом расправиться с неугодным политиком, чтобы потом вообще начать "выкорчевывать из земли российской всяких вредных насекомых". Ох, как не любил Владимир Ильич "беспощадной" критики! А не любя ее, не мог и удержаться от того, чтобы к "дипломированным лакеям поповщины" не присовокупить имени Сорокина. Громить — так уж до конца. Характерно, что ленинские разгромы и погромы имели свою индивидуальную методику. "Когда Владимир Ильич кого-нибудь громит, то он находит в нем все болезни, которые числятся в известной старой медицинской книге, находящейся у него в большом почете", — делился своим опытом работы с вождем один из его сподвижников К.Б. Радек. Поэтому, если принять во внимание личную неприязнь Ленина к ученым-гуманитариям и его выдающиеся способности к составлению "компроматов", то можно считать, что свою задачу истребления лучших умов России путем их запугивания и "высылки за границу или в определенные местности РСФСР в административном порядке", он выполнил блестяще. И мстительные потуги Марата при его расправе с французскими академиками по сравнению с местью Ленина всего лишь детский лепет.
Вместо заключения
Литераторы и популяризаторы науки знают, что, сложнее всего когда книга уже написана, что-то сказать о ней напоследок. Тем более, об аналитической книге, где вопрос — насколько она удалась и в полной ли мере реализована поставленная автором цель — особенно важен.
Заново прочел не единожды "перелопаченную" рукопись, пересмотрел эквивалентный нескольким килограммам тротила "взрывной" материал, который накапливал в течение пятнадцати лет, и первое, что захотелось — кардинально переделать весь авторский текст: слишком уж эмоционально насыщенным и не лишенным субъективизма он показался. Но потом подумал: а к чему церемонии, если речь идет о крайне бесцеремонных людях, пускай даже знаменитых и титулованных? Пора уже избавиться от привычки снимать шляпу перед авторитетами, замаравшими себя шантажом и тайными посягательствами на чужую интеллектуальную собственность. Разве, желая заглянуть правде в глаза, следует отводить глаза в сторону? И есть ли смысл в том, чтобы продолжать считать, что научная среда является местом обитания только добропорядочных ученых мужей?
Вроде бы расставлены по своим местам занимавшие не свое место научные труды, строго по принадлежности рассортированы бесчисленные открытия и изобретения, разведены по разные стороны воры и неудачники, скептики и новаторы, склочники и миротворцы, гении и гунны. И все же, так ли уж необходимо было выносить весь этот сор из избы? Стоило ли показывать во всей неприглядности верный ход" Храма науки, где заодно с крупными учеными умудрились успешно наследить еще и биографы с историографами, создавая вокруг бессмертных имен неоправданно громкую шумиху или внося путаницу в подлинные факты и события?
Думается, да, поскольку молча терпеть такое положение дальше — значит смириться с заведомой ложью и поощрить к ней новые поколения исследователей. Именно ради этих поколений надлежало показать, что науку делали самые разные люди и пути их были тоже различными. Это немудрым правителям и выслуживающимся перед ними летописцам требовалось во имя нищей политической идеи или личных выгод представлять дорогу познания, усеянной розами, а не шипами. На самом деле, как мог понять читатель, утверждение новых взглядов и теорий почти всегда протекало в острой, напряженной борьбе интеллекта с беснующимися регрессивными силами. И за каждым взятым "барьером" позади оставались муки и страдания, бессонные ночи и изнурительный поиск неопровержимых доказательств, острейшие конфликтные ситуации и взаимные обвинения в плагиате, споры до хрипоты и упрямое невосприятие правоты научного конкурента. Прорыв к новому в науке, как очень точно подметил Альберт Эйнштейн, неизбежно сопровождается "драмой идей". А она, в свою очередь, оборачивается драмой людских судеб.
Ведь открытия, связанного исключительно с одним именем, в принципе, не бывает. Как правило, оно зиждется на трудах очень многих исследователей. А что мы знаем о них? Практически ничего, хотя не исключено, что каждое пионерское изыскание сыграло свою, пусть эпизодическую, но достаточно яркую роль в решении общенаучных проблем и совсем не заслужило того, чтобы рассматриваться историографами как "бросовый", ничего не значащий материал. Из-за такой недооценки научных наследий и совершается подчас неправедный суд Истории, которая "запоминает" только отдельные сверхоригинальные работы. Но допустимо ли, чтобы в их мощной тени оказывались идеи и выкладки "бесследных" трудов, хотя именно они подготавливали старт перевернувшему науку открытию и ее ошеломляющему взлету?
Когда же на "следы" все-таки удается набрести, то и выясняется, что Чарльз Дарвин не первым выдвинул эволюционную теорию происхождения жизни на Земле, а Луи Пастер не первым сформулировал и обосновал теорию микробов. Уильям Гарвей, оказывается, только "переоткрыл" законы кровообращения в живом организме. Исааку Ньютону целиком не принадлежат ни закон всемирного тяготения, ни "бином Ньютона", ни идея разложения луча белого света на спектр. Небесная механика в основном уже была создана до Пьера Лапласа. А до Христофора Колумба на американский континент успел ступить десант из представителей Старого Света. Многое приписанное историографами Джероламо Кардано в большей части изобретено совсем не им, а знаменитый Клавдий Птолемей под картой геоцентрической системы мира и первым звездным каталогом, рожденными усилиями целой плеяды древнегреческих мыслителей, всего лишь поставил свою подпись. Тем не менее историографы настойчиво продолжают преподносить нам этих мыслителей как единственно правомочных первооткрывателей, показывая более выпукло и выигрышно по сравнению с другими и их научные достижения.
Подобная "передержка", по-видимому, имела под собой определенные причины, но это вовсе не означает, что не требуется по мере высвечивания новых фактов вносить в историю науки необходимые коррективы и привлекать внимание общественности к несправедливо забытым именам и исторически ценным работам. Впрочем, как и оставаться лояльными к тем, кто развивал науку, время от времени пользуясь "чужими мозгами".
На первый взгляд, может показаться, что обстоятельства, которые приводят выдающихся личностей к совершению открытия, для общества принципиального значения не имеют и мало ему интересны. Главное для людей — своевременно и эффективно воспользоваться плодами научных озарений и технических замыслов, чтобы повысить общее благосостояние, заодно расширив научный кругозор и эрудицию. Практическая цель науки в том и состоит. Но верно ли ставить ее во главу угла и ограничиваться скупой констатацией того, что в науке и технике было некогда достигнуто? В процессе постижения тайн природы задействованы живые люди, и своеобразие их творческого почерка, особого стиля научного поиска, сложные переплетения идей и людских судеб обязаны стать таким же предметом изучения историографии, как и судьбы самих открытий и изобретений. В этом есть необходимость еще и потому, что существуют научные цели, которые следует навсегда оградить от посягательств любителей толковать "свободу творчества" как свободу от морали.
Но слишком уж деликатен и чреват опасностями этот вопрос. За пеленой историографической путаницы и хаосом идей нелегко распознать подлинных творцов. Только сверхосторожно "раскручивая" вековую спираль, можно выявить такие детали и подробности, которые прямиком укажут, какой ученый только лишь осязал бесформенные грани будущего открытия, а какой фактически сделал его.
Кто из совершивших переворот в науке не сумел должным образом оценить значимость и из-за этого уступил приоритет другим, а кто, разглядев все перспективы, закрепил его за собой, хотя всего-навсего снабдил новую теорию дополнительными и малосущественными расчетами. Ну, а кто просто занимался кражами идей и фундаментальных разработок, беззастенчиво приписывая себе заслуги предшественников и старательно заметая следы совершаемого преступления. Бывало, что кто-то, как безумец, носился с "безумной" идеей, а семеро — с ее копиями, да еще выдаваемыми за собственные подлинники. Что же все-таки послужило причиной успехов одних и фатального невезения других? Как это объяснимо с точки зрения психологии научного творчества?