Восемь розовых динозавров
Шрифт:
— В лес айда?
— Айда!
И понесут их босые ноги по пыльным проселкам, по суходольным лугам и лесным лощинкам. Хорошо было! А неделю назад пришел Колька хмурый и грустный, сказал:
— Завтра уезжаем.
У Петьки на глаза чуть слезы не навернулись. Пошли в последний раз в лес и долго-долго ходили по нему. Забрели под вечер в большую лощину, поросшую ивняком. Прислушались — птицы не поют, тихо, таинственно.
— Здесь лось живет, — сказал Колька.
— Лось?
— Большой-большой…
— Врешь?
— Правда… Очень большой.
Петька туда-сюда тревожно взглянул и спросил:
— Ты его видел?
— Не… Тятька видел. Говорит, большущий!..
— Ты боишься?
— Не… Он людей не трогает. Он от них прячется.
— Боится?
— Обиделся… Мне мамка рассказывала, этот лось тутошний, еще давным-давно хотел в деревню пойти жить, к людям. Ему ведь холодно зимой-то. Хотел на конюшню проситься. Пришел в деревню, а на него собаки напустились. — Колька вздохнул. — Он подумал: это люди на него собак натравили… Обиделся. До сих пор боится, думает, собак натравят…
И представилась тогда Петьке вьюжная зима. И лось. Был он странный какой-то… Больше коровы, рога — будто смородиновые кусты, синий… Будто бродит он ночью по лесу один, озябший и голодный. И жалко было этого бесприютного лося, который пошел проситься жить к людям, а его не пустили собаки. И тогда появилась у Петьки мечта — увидеть лося.
…Грустно чернеют окна избы, где когда-то жил Колька. Петька глубоко вздохнул — плохо без друга.
И снова под ногами дорожная пыль…
Марья Петровна, учительница, похожа на Петькину маму. Она тоже молодая, красивая. Только волосы у нее не русые, а такие огненно-золотистые, каких он ни у кого, кроме как у нее, никогда не видел.
На третьей перемене она раздала каждому по большому альбому. Всем достались с розовой обложкой, а Петьке — с зеленой. И все в классе с завистью посмотрели на Петькин альбом. Но он ни с кем не стал меняться, хотя ему и предлагали в придачу резинку.
— А сейчас, ребята, пойдем в лес, — сказала Марья Петровна. — Таи мы будем рисовать, кто что захочет. Можно листья, грибы, цветы, деревья — все, что сами выберете.
Сразу за школой — пустырь, за пустырем — овраг, поросший густым кустарником. Перейдешь овраг, еще десять шагов — и в лесу. Густой он. Пахнет грибами. Под ногами мягко от мха и хвои.
Все сидели на полянке и рисовали. Кто что хотел. Петька не рисовал. Бумага в альбоме была плотная и белая, как сахар. На такой бумаге хотелось нарисовать что-нибудь необычное, чего еще никто не видел. Нарисовать бы лося… Интересно, есть ли у него хвост?
— Петя, ты почему не рисуешь? — спросила учительница. Она сидела под сосной с книжкой в руках. Рядом стояла Нюська с первой парты. «Нажаловалась!» — подумал Петька.
— Иди сюда, Петя!
Петька подошел.
— Ты почему не рисуешь?
— Я еще буду рисовать.
— Что же ты хочешь изобразить?
— Лося, — сказал Петька. — Большого лося…
Ему показалось, будто все позавидовали, что он может нарисовать лося.
— Ну что ж, рисуй — сказала
Но лось не рисовался. Петька пытался представить, как выглядит лось, но не мог. «Какого он цвета? Синий? — рассуждал он. — А уши какие? Интересно, есть ли у него хвост?»
И когда Марья Петровна начала просматривать рисунки, Петька сказал:
— А я не успел нарисовать.
— Нарисуй дома, — сказала учительница.
Теплая, серебристо-звездная глубь неба. Теплый сентябрьский воздух. На бахче возле шалаша сухо трещит костер. Свет от него выхватывает из сиреневого сумрака поджарую фигуру деда. Вот он присел на корточки — печет в золе картошку. Сколько раз просил Петька деда, чтобы тот взял его с собой сторожить совхозную бахчу! Тот ни в какую не брал. А вот сегодня вечером сам сказал:
— Пойдем-ка со мной.
— Дедь!
Ушел в себя дед, где-то далеко в мыслях — не услышал. И о чем думает? Может, как один в деревне останется? Мама сказала, вот приедет дядя Федя и увезет ее с Петькой в город. А дед тут… Он никуда не хочет ехать. А у Петьки на душе смутно. Он страсть как хочет посмотреть город. Но только посмотреть — и сразу обратно. Жить там — ни-ни! В городе нет реки и озера. Скучно там.
А здесь — раздолье! С трех сторон подступил к деревеньке лес, без конца-краю, дремучий, а с четвертой — бахчи. Есть озеро. Оно огурцом вдается далеко в сосняк. Изгородь околицы у самого берега. В озере полным-полно рыбы. К тому же лось…
— Дедь!
— Чего тебе!
— Ты лося видел?
— Эка невидаль.
— Какой он из себя?
— Большой.
— Ног сколько?
— Известно, четыре.
— Синий он?
— Рыжий. Их тут раньше много было. — Дед достал щепкой из золы черную, как уголь, картофелину. — Браконьеры многих постреляли. Мало лосей в наших местах.
— А браконьеры — они кто?
— Браконьеры-то? Люди. Но только они враги лесной жизни. Теперь стрелять лосей закон не велит, но все же стреляют эти самые браконьеры… Злой они народ, жадный. — Дед выкатил из золы еще одну картофелину. — Бери вот картошку, ешь.
Дед на слова скупой. Зато добрый. Очень добрый дед.
Ноябрь был холодный, пасмурный, с частыми туманами и дождями. Куда ни взгляни — повсюду по-осеннему уныло. В избах давно затопили. Ветер рвет на куски дым, поднимающийся над кровлями, и развеивает его в холодном ненастье.
Поздно вечером, когда Петька ложился спать, еще барабанил по крышам дождь и ветер свирепо кружил в сыром воздухе повядшие листья. А наутро за окном уже было белым-бело. Словно кто-то прошел ночью никем не замеченный, заметал землю пушистыми хлопьями, чтобы сделать благое дело — скрыть от людских глаз осеннюю унылость: опавшие листья, голую бахчу, лужи и грязь улицы. И он же, неузнанный, прежде чем уйти в предрассветную темноту, изрисовал напоследок морозным узором окна, испушил инеем ветки сирени под окном, и они стали похожи на белые мохнатые лапы.