Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
Шрифт:
— Поезд вечером, зачем в такую рань?
Не могу же я ему сказать, что военком велел прийти к восьми утра.
Говорю, что Гоцеридзе велел пораньше прийти. Надо ему помочь что-то такое упаковать и погрузить. Ничего, сошло.
Прощание было коротким — ведь только одна я знала, куда и зачем еду. Папка говорит:
— Поешь пирожка с яблоками. Возьми-ка вот с собой три кусочка сахару.
Сахар в то время был редкостью. По карточкам давали только на детей. Мне уже не полагалось, тем более что я не училась и не работала.
Притопали
После рассказов отца ночь раздумывала, а утром по пути в военкомат, забыв, что рядом тащится младшая сестренка, замкнулась в себе и все вздыхала…
Она мала-то мала, но приметила, что иду не к вокзалу.
Эх, была не была! Отхожу с Верой в сторону, сажусь на травку под кустом, зову ее отдохнуть. Она смотрит с удивлением.
— Вот что, Веруня, я тебя посвящу в тайну…
Она сразу преобразилась:
— Какая тайна? От кого? Как это от всех?
Я потребовала от нее, чтобы торжественно дала честное пионерское слово молчать. Она поклялась, и я продолжала:
— Теперь слушай. Потому тебе говорю, что хоть кто-то в нашей семье должен знать — не к Моте еду. Меня взяли в армию. Сейчас, вот сию минуту, зайду в военкомат и получу направление.
Оставив перепуганную сестренку хранить вещи, я побежала в военкомат. Там было все готово. Мне вручили проездные документы, дали направление и написанный на листке бумаги номер телефона.
Хмурый, невыспавшийся лейтенант сказал:
— Приедете, товарищ Мельникова, сразу же позвоните по этому номеру. Вам ответит дежурный и даст указания о дальнейшем — куда ехать и тому подобное. Вам понятно? Повторите!
А я-то надеялась встретиться с военкомом, поблагодарить его. Ждала, что он крепко, по-военному, пожмет мне на прощание руку. Но оказалось, что полковник куда-то выехал. Оформлял меня тот самый лейтенант, который всегда надо мной посмеивался. Я его за это невзлюбила.
— Повторите! — потребовал он жестко.
— Приеду, позвоню по данному номеру, дежурный мне скажет, что делать дальше — куда ехать и тому подобное.
— Можете отправляться!
Я по-военному круто повернулась и зашагала к двери.
— Отставить! — приказал лейтенант. — Кру-угом!
Я повернулась.
— Действительно все понятно? — спросил он теперь уже мягко, по-товарищески.
— Действительно! — сказала я.
На этот раз он мне пожал руку и пожелал доброго пути.
Хоть и было мне все, что он сказал, понятно, но никогда
…И вот я опять с Верой. До шести вечера надо болтаться с ней по городу. Куда пойти? О чем говорить? Мы отправляемся на морской берег за сухумскую крепость. Тут очень хорошо. Пустынно. В прошлом году всюду было полно курортников, теперь город настроен на военный лад. Никто не гуляет, не слышно смеха. Даже рыболовов и то мало. Там, где были десятки, теперь один, два… Раньше вздыхала я, теперь вздыхает Вера. Да так, будто не тринадцать ей лет, а тридцать три. Лицо осунулось. Тайна не дает ей покоя. Не знает даже, можно ли о чем-нибудь спрашивать. Да и я боюсь ее вопросов, боюсь разреветься. Сама не знаю, что на меня накатило. Жалко себя? Да нет же, быть этого не может.
Мы с Верой отплываем не меньше чем на километр. Она, как и я, прекрасно плавает. Умеет лежать на волнах. В тот день волны были маленькие, ласковые, вода теплая.
— Дусь, а Дусь, ты мне-то будешь писать?
— Буду писать до востребования.
— А как же получать? Паспорта нет.
Да, об этом еще придется подумать. Вдруг страшная мысль приходит в голову: на берегу наши вещи и мешок — там мое направление, номер телефона, железнодорожный литер.
— Скорей, скорей! — кричу я Вере и плыву к берегу брассом.
Мне кажется, за мной следили, какой-то враг наблюдал за каждым нашим шагом. Мы, как всегда, закидали свои вещи камнями и ветками… Ну, а если и правда кто-то следил?.. От этого предположения по телу пробежал озноб. У самого берега стала задыхаться. Стыдно было перед сестрой, что выбираюсь по камням на четвереньках. Бегу к заветному месту и падаю от усталости. И хохочу, хохочу… А потом говорю Верке:
— Есть! Ой, как хочется лопать, сил моих нет!
— Из-за этого так быстро плыла?.. Я тоже хочу.
— Ешь копчушки. Вот хлеб, вот кусок брынзы.
Вера не заставляет себя долго просить и с удивлением смотрит на меня: как так, только что говорила, что проголодалась, а теперь ни до чего не дотрагиваюсь.
— А как же Мотя? — спрашивает с испугом Вера. — Папа ей напишет, она будет ждать. Мы съели ее груши.
На берегу под крепостью я провела последний день своего детства. Попрощалась с детством навсегда.
Уже на вокзале Вера отколола такую штуку, что я одновременно плакала и смеялась.
— Дусенька, знаешь, что я придумала: мы с тобой одного роста, верно? И ты девочка, и я такая же девочка. Но ты умеешь и строгать, и пилить, и тесать топором. Ты у папы настоящая помощница. Дай мне свои документы — я поеду в армию, а ты домой.
То ли она шутила, то ли правда надумала такую чепуховину — не знаю. Лицо ее было серьезным. Я хотела отмолчаться, но Вера вцепилась мне в руку:
— Не пущу! Сама поеду, а тебя не пущу! Папе с мамой невозможно без такой помощницы. Они старые. Ты что, забыла — они у нас старые. Дай мне свои документы. Дай, дай!