Восемнадцать роз Ашуана
Шрифт:
— Тебе, дедушка…
Тяжелая серебряная ваза… Букет словно создан для нее. Ренато смотрел на колокольчики и ему было тревожно и тоскливо. Немые блеклые чашечки, нежные… и серебро, тоже немое — стоящая ваза не зазвенит, если по ней не ударить.
— Скажи, девочка — ты сделала, что я просил?
— Про это… странное слово? Я не смогла узнать, — Микаэла улыбнулась смущенно.
Ренато хотел спросить — а искала? Может быть, всю неделю провела в кафе и на танцах, а теперь отговаривается? Правнучка не лукавила раньше, вроде… но кто ее знает. Дети…
Микаэла не заметила его сомнений — разложила на столе какие-то бумаги: что именно, Ренато не мог разобрать.
— Вот тут есть фамилия Лейвер, довольно обычная на севере… Есть еще Левейра, селение в тропиках. Не то? А вот Лей-рави, это старинный храмовый комплекс, то есть его развалины. В пустыне. Я скопировала фотографии…
— Не то, — Ренато потянулся было посмотреть, но беглого взгляда оказалось довольно — в самом деле не то. Ничего не отзывалось в душе, да и какое отношение деревушка в джунглях имела к недавним голосам?
— Может быть, тебе просто приснилось? Мне, например, Ашуан явился во сне.
— Какой Ашуан? Ах, этот, с цветами…
Все же память не покинула старика. Тем более странно, что в голове крутится это слово…
А еще цветы Микаэлы.
Стоило ей вспомнить про свою сказочную страну, как перед глазами возникли мокрые мраморные плиты — и розы. Много-много роз… бордовых и красных.
— Совсем не подходит? Может, какая далекая деревушка? Или… что-то из древности? — Микаэла заметила огорчение прадедушки. Ренато качнул головой.
Людям нет дела до того, что происходит вдали от них. Древности? Диктор сказал — останется в нашей памяти, и голос его был взволнованным. Так не говорят о событиях, которые произошли сотни лет назад. Или которые случились в забытой небом деревушке по ту сторону океана…
Если был тот диктор, конечно.
— А зачем тебе? — наконец не удержалось правнучка.
— Наверное, незачем. Может, и правда приснилось…
— Я еще поищу! — девчушка затрепыхалась, как пойманная птичка.
Неважно, хотел сказать Ренато, но смолчал. "Если кто и найдет, то лишь ты. Остальным безразлично…"
Дом заполонило беспокойство. Старик многого не слышал, но обычно чутье его не подводило. Он догадывался, о чем перешептываются Дениза и кухарка Анна, какова главная тема разговоров родных, если они встречаются в этом доме. Ренато не огорчали тихие сплетни за спиной — старик понимал.
Былые посиделки с Денизой у телевизора, или часы, когда она читала хозяину вслух, потеряли умиротворяющую прелесть. Теперь то и дело Ренато ловил на себе тревожно-изучающий взгляд. Что еще примерещится старику? Не пора ли бежать за доктором, и как поступить, если рассудок Ренато всерьез помутится?
Старик был благодарен Денизе. Больше, чем остальным — она лучше всех понимала и умела исполнять его в общем нехитрые прихоти. Но этот взгляд… женщина тревожилась за Ренато, не за себя. Однако… кому придется по сердцу, когда его считают сумасшедшим?
Пусть безобидным старым чудаком, слегка не в своем уме, все равно. Разум Ренато всегда был ясен, и он всегда был уверен, что умрет в столь же твердом рассудке. И если мог о чем-то просить судьбу сейчас, то лишь об этом.
Дениза и родственники настаивали, что ему не следует выходить на прогулки. Мол, тяжкая осень… сырая погода и давящие облака.
Если я не выйду, пока могу, больше мне может не представиться случая, сказал старик. И ему не осмелились возражать. Все было как прежде — аллея, полная опавшей листвы, уже не золотой, а медной, Дениза и семенящая рядом с ней такса.
Потом в лицо дохнуло запахом водорослей.
Ренато стоял на мосту. Под ним, на высоте шести-семиэтажного дома, волновалась широкая темная река. Небо было затянуто тучами — то ли сумерки, то ли предвестье близкого урагана. Недалеко от моста качался красный буек, и небольшой катер мчался от одного берега к другому.
Тело казалось необычайно легким, оно едва не звенело, чувствуя близость грозы; Ренато осторожно втянул влажный воздух, потом вдохнул еще раз — полной грудью. Из-за туч на правом берегу пробилась вспышка, спустя пару мгновений пророкотал далекий гром.
Ренато повернулся туда, где только что чиркнула молния, ожидая — сейчас она появится снова.
И едва не упал. Перед глазами пестрели пальто Денизы и палые листья, сквозь листья виднелись пятна темного асфальта. Сердце стучало медленно, то замирая, то ударяясь изнутри о грудную клетку. Старик не запомнил, как с помощью Денизы добрался до скамейки, как глотал привычные капли. Он видел только, как по аллее текла листва, волнуясь под грозовым ветром.
Мать Микаэлы, жена его внука. Красивая, хоть и слишком худая, черноволосая. Побаивается Ренато — старик всегда казался ей жестким и желчным. Она рассказывает о Микаэле, улыбается, потом встает, делает пару шагов. Останавливается неподалеку от кресла, почтительно спрашивает:
— Такая тяжелая осень… Я помню, вам трудно переносить сырую погоду. Не хотите ли пройти курс лечения?
— Я похож на больного больше, чем обычно?
Мать Микаэлы смутилась.
— Ваше беспокойство понятно. Но я не собираюсь в больницу, — старик прикрыл веки.
Ее беспокойство и вправду легко понять. Теперь Ренато совсем не выходит из дома, и сердце у него болит все чаще, и все тяжелее нрав. Старик часами сидит неподвижно и смотрит в пустое пространство перед собой, и тот, кто нарушит уединение Ренато, услышит о себе весьма неприятное.
Глава семейства отказывается от еды, отказывается от лекарств. Родственники обеспокоены…
"Может быть, пора умирать", — думает Ренато. Но смерть считает иначе.