Восемнадцатый год
Шрифт:
С первых же строк Даша вскрикнула, схватилась за горло… Вадим убит!.. Не поспевая глазами, пролетела по письму. Жадно перечла еще раз. В изнеможении села на ручку кресла. Куличек скромно стоял в отдалении.
– Никанор Юрьевич, вы видели мою сестру?
– Никак нет. Письмо мне было передано десять дней назад одним лицом; оно сообщило, что Екатерина Дмитриевна уже больше месяца как покинула Ростов…
– Боже мой! Где же она? Что с ней?
– К сожалению, не было возможности расспросить.
– Вы знали ее мужа? Вадим Рощин!.. Убит… Катя пишет, – ах, как это ужасно!
Куличек удивленно поднял брови. Письмо так дрожало у Даши в худенькой
– Я всегда думал, что Оноли способен на подлость… По его сообщению выходит, что Рощин убит в мае. Так? Очень странно… Сдается мне – я видел его несколько позже.
– Когда? Где?
Но тут Куличек вытянул хищный носик, колюче уставился на Дашу. Впрочем, продолжалось это лишь секунду, Дашины пылающие волнением глаза, цепляющиеся холодные пальчики яснее ясного говорили, что тут дело верное: хотя и жена красного офицера, но не предаст. Куличек спросил, придвигаясь к Дашиным глазам:
– Мы одни в квартире? (Даша поспешно закивала: да, да.) Послушайте, Дарья Дмитриевна, то, что я скажу, ставит мою жизнь в зависимость от…
– Вы деникинский офицер?
– Да.
Даша хрустнула пальцами, взглянула с тоской в окно – в эту недостижимую синеву.
– У меня вам нечего опасаться…
– В этом я был уверен… И хочу просить у вас ночлега на несколько дней.
Он проговорил это твердо, почти угрожающе. Даша нагнула голову.
– Хорошо…
– Но, если вы боитесь… (Он отскочил.) Нет? Не боитесь? (Придвинулся.) Я понимаю, понимаю… Но вам бояться нечего… Я очень осторожен… Буду выходить только по ночам… Ни одна душа не знает, что я в Питере… (Он вытащил из-за подкладки картуза солдатский документ.) Вот… Иван Свищев. Красноармеец. Подлинник. Своими руками снял… Так вы хотели знать о Вадиме Петровиче? По-моему, тут какая-то путаница…
Куличек схватил Дашины руки, сжал:
– Так вы, стало быть, с нами, Дарья Дмитриевна? Ну, спасибо. Вся интеллигенция, все оскорбленное, замученное офицерство собираются под священные знамена Добрармии. Это армия героев… И вы увидите, – Россия будет спасена, и спасут ее белые руки. А эти хамские лапищи – прочь от России! Довольно сентиментальностей. Трудовой народ! Сейчас проехал полторы тысячи верст на крыше вагона. Видел трудовой народ! Вот зверье! Я утверждаю: только мы, ничтожная кучка героев, несем в своем сердце истинную Россию, и мы штыком приколем наш закон на портале Таврического дворца…
Дашу оглушил поток слов… Куличек пронзал черным ногтем пространство, летела пена с углов его рта. Должно быть, ему слишком долго пришлось помалкивать на крыше вагона.
– Дарья Дмитриевна, не буду скрывать от вас… Я послан сюда, на север, для разведки и вербовки. Многие еще не представляют себе наших сил… В ваших газетах мы – просто белогвардейские банды, жалкая кучка, которую они послезавтра окончательно сотрут с лица земли… Немудрено, что офицерство боится ехать… А вы знаете, что на самом деле происходит на Дону и Кубани? Армия донского атамана растет, как снежный ком. Воронежская губерния уже очищена от красных. Ставрополь под ударом… Со дня на день мы ждем, что атаман Краснов выйдет на Волгу, захватит Царицын… Правда, он снюхивается с немцами, но это – временно… Мы, деникинцы, идем, как на параде, на юг Кубани. Торговая, Тихорецкая и Великокняжеская нами взяты. Сорокин разбит вдребезги. Все станицы восторженно приветствуют Добрармию. Под Белой Глиной мы устроили
Даша побледнела, глядя ему в глаза. Куличек высокомерно усмехнулся:
– Думаете, это – все? Это только начало расправы. Пожар перекидывается на всю страну. Самарская, Оренбургская, Уфимская губернии, весь Урал – в огне. Лучшая часть крестьянства сама организует белые армии. Вся средняя Волга в руках чехов. От Самары до Владивостока – сплошное восстание. Если бы не проклятые немцы, вся Малороссия встала бы как один человек. Города Верхнего Поволжья – это динамитные погреба, куда остается только сунуть фитиль… Большевикам я не даю и месяца жизни, не ставлю за них и ломаного гроша.
Куличек дрожал от возбуждения. Теперь он уже не казался зверьком. Даша глядела в его востроносое лицо, обожженное ветром степей, закаленное в огне боев. Это была горячая жизнь, ворвавшаяся в ее прозрачное одиночество. У Даши остро ломило виски, билось сердце. Когда он, показывая мелкие зубы, стал свертывать махорку, Даша спросила:
– Вы победите. Но не будет же война вечно…Что будет потом?
– Что потом? – Затягиваясь, он прищурился. – Потом – война с немцами до окончательной победы, мирный конгресс, куда мы входим величайшими героями, и потом – общими силами союзников, всей Европы, восстановление России – порядка, законности, парламентаризма, свободы… Это в будущем… Но на ближайшие дни…
Он вдруг схватился за правую сторону груди. Ощупал что-то под шинелью. Осторожно вынул сломанную пополам картонку, – крышку от папиросной коробки, – повертел в пальцах. Опять уколол Дашу зрачками.
– Я не могу рисковать… Видите ли, в чем дело… У вас тут обыски на улицах… Я вам передам одну вещь. – Он осторожно разложил картоночку и вынул небольшой треугольник, вырезанный из визитной карточки. На треугольнике были написаны от руки две буквы: О и К… – Спрячьте это, Дарья Дмитриевна, храните, как святыню… Я вас научу, как этим пользоваться… Простите… Вы не боитесь?
– Нет.
– Молодчина, молодчина!
Сама того не зная, просто подхваченная стремительной волей, Даша попала в самую гущу заговора так называемого «Союза защиты родины и свободы», охватившего столицы и целый ряд городов Великороссии.
Поведение Куличка – эмиссара деникинской ставки– было легкомысленным, почти невероятным: с первых же слов серьезно довериться малознакомой женщине, жене красного офицера. Но он когда-то был влюблен в Дашу и теперь, глядя в ее серые глаза, не мог не верить, если глаза сказали: «доверьтесь».
В то время вдохновение, а не спокойное раздумье двигало человеческой волей. Ревел ураган событий, бушевало человеческое море, каждый чувствовал себя спасителем гибнущего корабля и, размахивая револьвером на пляшущем мостике, командовал – направо или налево руля. И все лишь казалось тогда, все было призрачным. Вокруг необъятной России бродили белогвардейские миражи. Глаза помутились от ненависти. То, что хотелось, – возникало в мгновенных декорациях миража.
Так, близкая гибель большевиков казалась несомненной; казалось, войска интервентов уже плыли с четырех сторон света на помощь белым армиям; казалось, сто миллионов русских мужиков готовы были молиться на Учредительное собрание; города единой и неделимой империи только и ждали, казалось, знака, чтобы, разогнав совдепы, на следующий день восстановить порядок и парламентарную законность.