Восход Авроры
Шрифт:
Я в видеочате с отцом, и этот вопрос вертится у меня в голове. Задержка восходящей линии связи действует на мой последний нерв, система вещания заставляет ждать еще пару минут, прежде чем мои ответы дойдут до него на Октавии, а пара минут на то, прежде чем он ответит.
Но рядом с отцом сидит Патрисия, и у нее нет причин быть там, кроме одной — она сама хочет сообщить новости. Кажется, я скоро услышу, что ожидание, которое составляло большую часть моей жизни на протяжении последних двух лет, скоро закончится. Думаю, что вся моя работа окупится сполна и мне вот-вот сообщат, что я полечу с третьей миссией на Октавию. Сегодня
Патрисия еще ничего не сказала, а папа болтает без умолку, усмехаясь, словно вышел новый номер «Мегастейков». Его палатка исчезла, теперь они сидят рядом с настоящей стеной, с настоящим окном и всем к нему прилагающимся, стало быть, колония прогрессирует. На коленях у папы один из шимпанзе, с которым он работает в рамках программы «Октавия био». Когда мы с сестрой плохо себя ведем, он дразнится и называет их своими любимыми детьми.
— В моей приёмной семье всё хорошо, — смеется он, гладя животное. — Но я с нетерпением жду, когда хотя бы одна из моих дочерей окажется здесь лично.
— Так значит уже скоро? — спрашиваю я, не в силах больше сдерживать вопрос. Мысленно простонав, откидываю голову назад и пытаюсь смириться с четырехминутным ожиданием ответа. Но сердце сжимается, когда я вижу, что мой вопрос наконец услышан. Отец по-прежнему улыбается, но Патрисия…нервничает? Взволнована?
— Скоро, Цзе-Линь, — обещает отец. — Но…сегодня мы звоним по другому поводу.
Стоп, отец правда помнит про мой день рождения?
Он улыбается и подносит ладонь к изображению на экране.
Рёбаный йот, он держит Патрисию за руку…
— В последнее время мы с Патрисией проводили много времени вместе, — говорит он. — И мы решили, что пришло время узаконить наши отношения и жить вместе. Поэтому, когда ты прибудешь, нас будет уже трое. — Продолжает говорить он, но я уже не слушаю. — Я подумал, что ты можешь привезти рисовую муку. И крахмал из тапиоки. Я хочу, чтобы мы отпраздновали наше воссоединение не синтетической едой. Я приготовлю рисовую лапшу.
Пару мгновений спустя до меня доходит, что он закончил и ждет моего ответа. Я смотрю на них, на их соединенные ладони, на полную надежды улыбку отца и на болезненную гримасу Патрисии. Думаю о маме и пытаюсь понять, что всё это будет значить.
— Ты наверное шутишь, — наконец говорю я. — Хочешь чтобы я…праздновала?
Спорить с четырехминутной задержкой не вариант, поэтому я продолжаю трансляцию. Выговариваю всё, что считаю необходимым, прежде чем у него появится шанс ответить.
— Послушай, Патрисия, жаль, что тебе придётся выслушивать всё это, но очевидно мой папа не такой тактичный, чтобы сообщить мне об этом наедине. — Я смотрю на отца, палец так сильно нажимает на кнопку связи, что костяшки побелели. — Во-первых, спасибо за поздравление с днем рождения, пап. Спасибо за поздравления в победе «Ол-Стейтс». Спасибо, что не забыл поблагодарить Келли за концерт, который она, кстати, записала. Но самое лучшее, спасибо за это. Мама не смогла получить разрешение на Октавию, а ты просто…заменил её? Вы ведь даже еще не развелись!
Я не дожидаюсь их запоздалого ответа. Не хочу слышать новые версии старых оправданий и извинений. Нажимаю на кнопку отбоя трансляции. Но прежде чем встать с кресла, их зависшее изображение колеблется. Я вижу вспышку света. Она такая яркая, весь мир окутан белым огнём. Я сощуриваюсь, выставляя ладонь перед собой, вдруг понимая, что больше ничего не вижу.
Я не вижу.
***
Я вижу.
Я лежу на спине и вижу потолок. Он белый и по нему змеятся кабели, а где-то подо мной горит свет, от которого больно глазам. Я вскидываю перед собой ладони, как в моем сне, почти удивляясь тому, что вижу свои пальцы. Но если отбросить странные сны, теперь у меня есть имя. И я помню свою семью. Я участвовала в третьей экспедиции колонистов на Октавию III. Прогресс!
Быть может, я уже на Октавии и это крио-восстановление?
Наполовину прикрыв глаза из-за яркого света, смотрю в потолок. Ощущаю еще больше воспоминаний, но все они пока что вне досягаемости. Быть может, если я притворюсь, что мне они безразличны, они покажутся на свет божий. Тогда-то я на них и наброшусь.
Поэтому пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом и решаю попробовать повернуть голову. Выбираю налево, потому что, по ощущениям голос парня доносится оттуда. Чувствую себя одним из тех силачей по телевизору, которые пытаются вручную тащить тягач — беспилотник, наперекор инерции, вкладывая в это усилие каждый атом себя. Это самое странное в мире ощущение — безмерное усилие, но я ничего не чувствую.
В итоге я вознаграждена видом стеклянной стены, покрытой инеем примерно до пояса. По другую сторону, словно зверь в клетке, расхаживает парень. Мозг выходит из стоя, пытаясь обработать слишком много информации сразу.
Факт: Он невероятно горяч, как и все к нему прилагающееся. Вроде точёного подбородка, взъерошенных светлых волос, задумчивого взгляда с идеальным крошечным шрамом через правую бровь; он просто до смешного сексуален. Этот факт поглощает примерно большую часть моей ментальной составляющей.
Факт: На нем нет рубашки. И этот факт сейчас Самый Важный в списке моих приоритетов.
Чтобы это ни было.
Где бы я ни была.
Но погодите, минуту, леди и джентльмены, и все по ту и эту сторону галактики. У нас новый претендент на звание «Факт Века». Все прочие факты, прошу, отойдите в сторонку.
Факт: хоть стена из инея закрывает обзор на самые интересные детали, все и так очевидно. Мой таинственный незнакомец в данный момент без штанов.
Сегодня определенно мой день.
Он хмурится, выгибая значительную часть своей отмеченной шрамом брови.
— Это займет целую вечность, — произносит он.
***
— Это займет целую вечность.
Мужчина передо мной снова жалобно хнычет. Мы стоим в очереди на крио, нас сотни, и это место пахнет промышленным отбеливателем. В животе порхают бабочки, но скорее от нервов…. нежели от возбуждения. Я несколько лет готовилась к этому. Я зубами и когтями боролась за свою стажировку. Я заслужила этот момент. Я попрощалась с мамой и сестренкой, Келли, вчера, и это была самая тяжкая часть моего отъезда. Я не разговаривала с отцом с того самого случая с Патрисией, и даже не знаю, что мы скажем друг другу при встрече.