Восход Чёрной Звезды

Пол Фредерик

Кастор зачерпнул горстку риса, глотнул супа.

— Но каким образом? — промямлил он.

— Как они уживаются в одной голове? Дайте-ка вспомнить… Много, много лет тому назад — еще даже существовала Америка, — психолог по имени Хилари Робертс опубликовал работу… и я приведу вам пример, который он использовал в этой работе, я задам вопрос. Что мы сейчас делаем?

— Ну… — Кастор прожевал рис и проглотил, и только после этого произнес достаточно внятно: — Разговариваем?

— Правильно. А теперь, юноша, объясните, откуда вы знаете, что мы разговариваем?

— Ну… — Кастор сглотнул, но уже не для того, чтобы улучшить дикцию, а чтобы собраться с мыслями. — Потому что я так подумал?

— Верно. Пока мы «разговариваем», вы, кроме того,

«думаете», что мы разговариваем. А сейчас, наверное, «думаете» о том, что мы «думаем» о «разговоре». Это мышление второго уровня Робертс (и я в том числе) называет «метамышлением». Но, обратите внимание, Мелкинс, сейчас вы «думаете» о «метамышлении»! Какой следует отсюда вывод?

— Вот это да! Выходит что-то вроде «метаметамышления»?

— Именно! — Секретарша просияла, сплющив картонные чашки, в которых больше не оставалось ни супа, ни риса. Она точным броском отправила их в корзинку для бумаг. — Можно продолжать до бесконечности, понимаете, Мелкинс? До бесконечности.

— Здорово!

— Более чем! «Абсолютного», «предельного» мышления не существует! Мышление бесконечно. И с чего все начинается, что лежит на дне — даже этого не определить. Нет мышления, потому что бесконечность — это замкнутая петля.

Кастор почесал затылок, пытаясь как-то вписать всю эту метафизическую фата-моргану — как там его… «метамышление», — в привычную повседневную жизнь.

— Вы хотите сказать, что Многолицый — бесконечен? — предположил он.

— Нет, не бесконечен. Но замкнут, как петля. Не существует больше профессора Фунга. Все его части — настоящие.

Последовав примеру секретарши, Кастор смял свои картонные контейнеры и отправил их в корзинку. Он потянулся к оставшейся горстке риса, но секретарша его опередила.

— Откуда вы столько знаете? — спросил он.

Она посмотрела на него с неудовольствием.

— То есть, откуда такие познания у секретаря, так вас следует понимать? Даже секретарши — не совсем безмозглые создания, Мелкинс. Думаете, у нас простая работа? До того, как стать секретарем, я была ассистентом профессора Фунга. Потом он предложил мне стать женой. А потом у него появилась другая компания, внутри черепа, и жена оказалась ненужной… но я осталась с ним. Секретаршей. — Она скомкала последнюю картонную тарелку в шарик и отправила вслед за остальными. — Ну что же, Мелкинс, чем желаете развлечься, пока не появится профессор? Поработать с терминалом? Понаблюдать за космическими кораблями? Кажется, вы к ним неравнодушны?

— А вы нет?

Секретарша пожала плечами.

— Открытый космос не так любопытен для меня, как космос внутренний. Впрочем, да, события достойны внимания. Поговаривают о каких-то радиосигналах, до сих пор не расшифрованных.

— Радиосигналах! К тому же, загадочных! — Кастора потянуло к экрану, но секретарша снисходительно усмехнулась.

— Великая загадка! Но едва ли такая уж загадка. Скорее всего, алгоритмы кодировки были позабыты, вот и все.

К тому времени когда Кастор убедился в правоте секретарши, перевалило за полдень. О появлении профессора Фунга он догадался по голосам, которые донеслись из наружного кабинета. Многолицый опять «говорил на языках», по крайней мере, четыре его составляющие старались внести в диалог свою лепту. За профессором следовала группа граждан, как молодых, так и преклонного возраста; некоторые из них явно принадлежали к числу высокопоставленных чиновников. Всех их объединяло одно, как заметил Кастор — все они стремились чего-то добиться от Многолицего. Оказывается, профессор был не только необыкновенным физиологическим препаратом. Он в самом деле оказался влиятельным партийцем, в его власти, как понял Кастор, было либо пожаловать милостью, либо оставить ни с чем.

Процессия вошла в приемную, и Кастор встал в сторонку. Он с новым интересом разглядывал старого ученого, потому что, ожидая Многолицего, он воспользовался его же терминалом, чтобы познакомиться с физиологией

коллективного мозга.

В определенном отношении мозг — самый чувствительный орган тела, но с другой точки зрения — самый выносливый, самый стойкий. Могучий щит, называемый анатомами «гемато-энцефалическим барьером», прикрывает его от проникших в кровеносную систему зловредных организмов и мятежных клеток. Рак мозга редко дает метастазы в туловище. Раковым опухолям редко удается проникнуть в мозг из других частей тела. С точки зрения иммунитета, мозг находится на особом положении, большая часть недугов ему не страшна. И охотнее, чем любой другой орган, мозг принимает пересаженные ткани.

Все-таки удивительно, что удалось втиснуть в желтовато-коричневую арбузину многолицевой головы одиннадцать разных сознаний! Как выяснил Кастор, все «квартиранты» сохраняли целостность личности, поэтому, в зависимости от предмета разговора, слово брал то один, то другой. Или в зависимости от договоренности, к которой им удавалось между собой прийти. Или в зависимости от того, кто громче орал.

Когда профессор разобрался со всеми просителями и прихлебателями и отослал их прочь, он сел за рабочий стол и некоторое время молча изучал Кастора. Кастор приготовился услышать бессвязный хор голосов, перебивающих друг дружку. Вопреки ожиданиям, Многолицый заговорил как обычный человек — очевидно, это и был его собственный голос.

— Итак, Мелкинс Кастор, — сказал он, — вы согласны у меня работать?

— Мальчиком на побегушках? Прислугой? Прибирать в доме, готовить? Не знаю, справлюсь ли я. Не располагаю соответствующими навыками, хотя, как и все в деревне, подростком я дежурил в столовой, помогал…

Губы Многолицего шевельнулись, он заговорил, на этот раз с иным акцентом:

— То есть, он согласен. Пошли отсюда.

— Когда закончим с делами, — строго сказал сам себе Многолицый, — тогда и пойдем. Мелкинс Кастор! Хотите поступить в университет?

— Еще бы!

— То есть, согласен, — недовольным тоном сказал второй голос, и Многолицый опять себя перебил:

— Вы уже выбрали направление? Какие курсы вы хотели бы пройти?

— Гм, не совсем, — признался Кастор. — Семестр давно начался, несколько недель… не знаю, на какие мне еще позволят записаться…

Многолицый изобразил удивление сразу всеми составляющими.

— Позволят записаться? — произнес он, как будто не совсем понимая, о чем идет речь, словно хотел убедиться, что фраза имеет смысл в данном контексте. — Не сомневайтесь, вас примут! — Он показал на экран терминала. — Вызовите список предметов, входящих в учебную программу, — приказал он. — Выбирайте все, что вам нравится, я ставлю «добро» на ваше заявление — и больше никаких дискуссий, мой мальчик! Действуйте! А потом отправляйтесь домой и приготовьте обед! Давненько я дома не обедал! Неплохо бы что-нибудь особенное отведать… так… жареную рыбу — НЕТ, ТОЛЬКО НЕ РЫБУ, В МОРЕ ПОЛНО НЕФТИ — бифштекс, если можно — нет, я хочу креветок — НЕФТЬ, НЕФТЬ! — Проклятье! — рявкнул Многолицый, потеряв терпение, перекрывая шум, который подняли его одночерепники, — приготовь что-нибудь, что угодно! Что умеешь! Но готовь как следует и подавай горячим! Вперед, не теряй времени!

И Кастор взялся составлять меню гурмана из всех практических и факультативных курсов, о которых дома, в деревне, с ее слабенькими обучающими машинами, мог только грезить. С наслаждением вгрызался он в разнообразнейшие предметы — астрогация, солнечная баллистика, космическая медицина, — и повсюду его встречали с распростертыми объятиями: преподаватели, как один, старались уделить ему особое внимание, чтобы Кастор побыстрее догнал группу. Кастор только поеживался от благоговейного ужаса — ведь до сих пор такое понятие, как «высший партийный работник» казалось ему чистой абстракцией, чем-то безотносительным к его собственной жизни. Никогда еще не наблюдал он магическую мощь высокопоставленного лица (а в данном случае, наверное, несколько лиц) в действии.