Восходящая тень (др. изд.)
Шрифт:
Напротив него, прислоненные к стене, стояли топор и молот. Простые и удобные, с ухватистыми рукоятями длиной в руку, орудия эти полностью соответствовали своему назначению. У топора было изогнутое полумесяцем лезвие, уравновешенное клевцом — тяжелым смертоносным шипом. С помощью молота Перрин умел делать полезные вещи, им он орудовал в кузнице. Молот был более чем вдвое тяжелее топора, но всякий раз, когда он брал топор в руки, казалось, что все наоборот. Ведь за топор приходилось браться, чтобы… Об этом Перрину и думать не хотелось. Фэйли права: единственное, чего он хочет, это быть кузнецом. Вернуться домой, увидеть своих родичей и снова работать в кузнице. Только не бывать тому — это он знал.
Перрин поднялся,
— Мастер Лухан всегда говорил: чему быть, того не миновать. — Перрин заспешил, понимая, что его слова смахивают на то, что Фэйли называла типично мужской околесицей. — Лухан — кузнец из нашей деревни, я у него в подмастерьях был. Да я тебе о нем уже рассказывал.
К удивлению Перрина, Фэйли не воспользовалась случаем упрекнуть его в том, что он своего ума не имеет, а повторяет чужие слова. Она вообще ничего не сказала, а только выжидающе посмотрела на него. И тут до него дошло.
— Стало быть, ты уходишь? — спросил он. Фэйли поднялась, отряхнула юбку и довольно долго молчала, будто раздумывая, что ответить.
— Не знаю, сказала она наконец. — В хорошенькую историю ты меня впутал.
— Я? Я-то здесь при чем?
— Ну, если ты сам сообразить не можешь, то я и подавно не собираюсь тебе растолковывать.
Перрин снова почесал бороду и уставился на молот, который так и держал в руке. Мэт наверняка бы сразу смекнул, что она имеет в виду. Или, например, старина Том Меррилин. Седовласый менестрель говаривал, что никому не дано постичь женщину, однако стоило ему выйти из своей крошечной каморки, сокрытой в чреве Твердыни, как его тут же окружали с полдюжины девиц, по возрасту годившихся ему во внучки, — слетались послушать, как под аккомпанемент арфы он поет баллады о великих подвигах и столь же великой любви. Фэйли была единственной женщиной, которую Перрину хотелось понять, но при этом он чувствовал, что говорят они на разных языках — как если бы рыба пыталась понять птицу.
Ясно, что сейчас она ждет от него вопроса. На этот счет сомнений у Перрина не было. Может быть, она и не ответит ему, но спросить он должен. А Перрин упрямо молчал. Он решил, что на сей раз перемолчит ее. Снаружи, во тьме, прокукарекал петух.
Фэйли поежилась и обхватила руками плечи.
— Нянюшка говорила мне, что это знак, предвещающий смерть. Правда, я в это не верю.
Перрин открыл было рот, чтобы заявить, что это глупое суеверие, хотя перед этим и сам поежился, но тут послышался странный скрежет и стук. Юноша мгновенно обернулся: оказалось, что топор упал на пол. Перрин только и успел, что нахмуриться, удивляясь, как это он свалился сам по себе, когда топор взмыл в воздух и устремился к нему.
Не раздумывая, Перрин взмахнул молотом. В звоне металла о металл потонул отчаянный крик Фэйли. Топор пролетел через всю комнату, отскочил от дальней стены и снова метнулся к нему, угрожающе выставив лезвие. Перрин почувствовал, что волосы у него встают дыбом.
В тот миг, когда топор проносился мимо Фэйли, девушка обеими руками ухватилась за его рукоять. Топор как живой извернулся у нее в руках и наставил стальной полумесяц прямо ей в лицо. Бросив молот, Перрин прыжком кинулся вперед и схватился за топорище — он едва успел предотвратить смертельный удар.
Юноша боялся, что не переживет, если топор — его собственный топор — изувечит девушку. Он рванул топор на себя с такой силой, что тяжелый шип, уравновешивающий лезвие, чуть не вонзился ему в грудь. Хорошо, что удалось спасти Фэйли, только, похоже, самое страшное впереди. Топор вел себя как живое существо, движимое злобной волей. И это существо стремилось убить его, Перрина, — юноша чувствовал это так ясно, как будто враг кричал ему об этом в лицо. Причем неведомый враг был не только злобен, но и хитер. Когда Перрин тянул топор на себя, не давая лезвию коснуться Фэйли, тот использовал его же усилие, пытаясь вонзиться в грудь юноши, а когда он отталкивал оружие, лезвие вновь угрожало Фэйли, как будто понимая: чтобы уберечь ее, Перрин вновь обратит топор на себя. Перрин сжимал рукоять изо всех сил, но топор вертелся у него в руках, угрожая то острым шипом, то стальным полумесяцем. Мускулы кузнеца вздулись узлами, ладони его горели, пот градом струился по лицу. Перрин не знал, долго ли он сможет удерживать топор. Безумие, просто безумие — но думать об этом было некогда.
— Беги! — прохрипел Перрин сквозь стиснутые зубы. — Беги, Фэйли!
На побледневшем лице девушки не было ни кровинки, но она отрицательно качнула головой и, продолжая бороться с топором, выдавила из себя:
— Нет! Я тебя не оставлю!
— Так мы погибнем оба!
Она снова замотала головой.
Издав горловой рык, Перрин отнял одну руку от топорища. Удерживать топор одной рукой было совсем невмоготу — вертящаяся рукоять жгла ладонь. Освободившейся рукой он схватил девушку и начал подталкивать ее к выходу. Фэйли взвизгнула и уперлась в него кулачками, но Перрин, не обращая на это внимания, прижал ее к стене и оттеснил к двери. Как только удалось распахнуть дверь, он вытолкнул девушку наружу, повернулся к выходу спиной, движением бедра задвинул щеколду и снова схватился за топорище обеими руками. Сверкающий отточенный полумесяц находился уже в нескольких дюймах от его лица. Фэйли неистово кричала и барабанила в дверь, но Перрин едва ли осознавал это — толстая дверь заглушала звуки, да и не до того ему было. Невероятным усилием Перрин оттолкнул топор на длину руки. Желтые глаза юноши сверкали, будто вобрав в себя свет всех горевших в комнате свечей.
— Ну что, — проревел он, обращаясь к топору, — теперь мы остались один на один. Кровь и пепел, как я тебя ненавижу!
Внезапно на него напал истерический смех. Ведь все считают, что это Ранд должен сойти с ума. Ранд. А я дошел до того, что разговариваю с собственным топором. Ранд, чтоб ему сгореть!
Стиснув зубы, Перрин оттолкнул топор на расстояние шага от двери. Стальной полумесяц, дрожа, тянулся к нему — юноша почти ощущал переполнявшую его жажду крови. Внезапно Перрин обеими руками рванул топорище на себя и отскочил назад. Лезвие метнулось к его голове, и Перрину почудилось, будто он услышал торжествующий клич, словно его враг был живым. В самый последний миг Перрин отклонился в сторону, и просвистевший мимо топор с тяжелым лязгом вонзился в дверь.
Он чувствовал, как жизнь — а как иначе это назвать? — покидает плененное оружие. Торчащий в двери топор снова стал всего лишь топором — дерево, сталь, и ничего больше. Ну и пусть пока остается здесь, решил юноша, место подходящее. Дрожащей рукой он утер пот со лба. Безумие, безумие следует за Рандом повсюду.
И тут до него вдруг дошло, что из-за двери не доносятся отчаянные крики и стук. Поспешно откинув щеколду, Перрин распахнул дверь. Стальное лезвие топора поблескивало в свете масляных ламп, висящих на покрытых гобеленами стенах широкого коридора. Фэйли застыла перед дверью с поднятыми руками — видно, собиралась в очередной раз стукнуть по ней кулаками. Глаза ее были широко открыты. Девушка растерянно коснулась кончика своего носа и слабым голосом произнесла:
— Еще бы дюйм, и…
Неожиданно она бросилась к нему и, что-то бессвязно бормоча, стала исступленно целовать его, доставая губами только шею и бороду. Спустя мгновение, так же стремительно отпрянув, девушка с тревогой пробежала пальцами по его груди и рукам:
— Тебе больно? Ты ранен? Оно тебя не…
— Со мной все в порядке, — отозвался Перрин. — Ты-то как? Я не хотел тебя напугать.
Девушка уставилась на него:
— Правда? Ты совсем не ранен?