Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
А вот Мефистофель в черном костюме возникает в кабинете Фауста… Каждое его слово пропитано ядом злобы и сарказма. После знаменитого «Fichio» — снова буря аплодисментов.
«Подумать только, — размышляет потрясенный Дорошевич! — весь шаляпинский Мефистофель в «Фаусте» Гуно — ноль, ничто в сравнении с одной этой песнью… Ну, поразительный талант… Рождает же земля такие таланты».
В антракте он уединился в какой-то боковушке и лихорадочно набрасывал свои первые впечатления от всего увиденного и услышанного в «Ла Скала»: газета «Россия» ждет его репортажа с места событий, а первые впечатления — самые верные и правдивые…
Снова он на своем месте внимательно наблюдает за разворачивающимися событиями на сцене: Мефистофель в эффектном красном костюме преуморительно обхаживает старую Марту. Он комичен в этой несвойственной ему роли, он должен расположить ее и потому не жалеет
А ночь на Брокене с, казалось бы, бесконечными танцами и шествиями теней, снова потрясает, когда Мефистофель широко и привольно приглашает всех собравшихся здесь ведьм к развратной оргии. Над всеми танцующими и пляшущими Мефистофель возвышался как владыка, призывающий всех к распутству… Его улыбка в этот миг была полна сладострастного удовлетворения: вот где нет места для добра и не надо притворяться, лукавить, вот где можно быть самим собой.
В антракте снова все те же восклицания слышит Влас Дорошевич: «Какой голос! Какой голос!», «Какая мимика! Какая мимика!». Ну слава Богу, публика приняла русского артиста, полюбила его и сделала своим кумиром… Теперь уже никто не в силах повернуть настроение миланской публики, сегодня были законодатели моды и успеха… Последняя картина вряд ли что добавит к тому, что зрители уже поняли и почувствовали.
Но в последней картине Шаляпин был неподражаем и неповторим в сравнении с предыдущими сценами. В Элладе ему скучно, тоскливо. «То ли дело Брокен, — тоскливо роняет слова Шаляпин — Мефистофель, — то ли дело север, где я дышу смолистым воздухом елей и сосен. Вдыхаю испарения болот». И куда девалась его могучая уверенность в своем всесилии, когда он правил бал на Брокене, каждое движение ему дается словно с великим трудом, тоскливо посматривает он на строгую красоту южной ночи, на кудрявые рощи, все здесь ему немило. И он не скрывает своих чувств и настроений… И в последнем акте, на последних минутах оперы, спектакля, снова все внимание приковывает к себе Мефистофель, мрачный, могущественный царь зла… Надоело ему возиться с Фаустом, а столько временн потеряно зря. Снова злоба, ярость окрашивают его мрачное лицо… До каких же пор?
— Ну, гордый мыслитель! Смерть приближается. Жизнь уже прожита. А ты так и не сказал до сих пор: «Мгновенье, остановись! Ты прекрасно!»
Но силы добра тоже следят за Фаустом, призывая его к себе. Ангелы зовут его к себе и побеждают. И Мефистофель, корчась и проклиная Небо, медленно погружается в бездну.
И ударившие, как гром, аплодисменты не смолкали, много раз вызывая Шаляпина, Карузо, Тосканини…
При выходе Влас Дорошевич только и слышал: «Великий артист! Великий артист!» И, не удержавшись, язвительно спросил одного знакомого певца:
— Ну что же Мартинетти с его «джентльменами в желтых перчатках»?
— А вы видели, какой прием! Мартинетти и его «джентльмены» не дураки. Они знают публику. Попробовал бы кто-нибудь! Ему бы переломали ребра! В такие минуты итальянской публике нельзя противоречить! Да разве кто знал, что это такой артист! Разве кто мог представить, чтобы у вас там, в России, мог быть такой артист!
На следующий день Влас Дорошевич — за работой: по горячим следам событий, пока не расплескались первые впечатления от спектакля и встреч, разговоров и споров вокруг него и участия в нем Федора Шаляпина, писал статью-очерк «Шаляпин в Скала», ее ждет редакция газеты «Россия», может, и не закончит здесь, в Милане, но наброски пригодятся при окончательной отделке в России. А тут еще пришла новость: Теляковский в Милане. Ну как тут усидишь в своем номере, так захотелось высказать свои впечатления директору императорских театров. Может, вместе с Федором Шаляпиным зайти к нему в гостиницу?
Наконец-то все страхи позади… Прошло еще одно успешное выступление в «Мефистофеле», успех был ничуть не меньше, чем 16 марта. Директор и все служащие театра, артисты, хористы и весь театральный люд на улицах, в Галерее восторженно приветствовали появление Шаляпина, приняли его как своего. Миланские газеты восторженно отозвались на первые его выступления в театре. Одна из них 23 марта сообщала: «Запишем эту дату золотыми буквами: в субботний вечер 16 марта 1901 года, после пятнадцати лет забвения (не будем говорить — остракизма), на сцене театра «Ла Скала» вновь появился Мефистофель Бойто — этот-все отрицающий дух, этот сын мрака… Великое философское создание Гете не могло найти более прекрасного и торжественного эха гармонии, которое мы слышим во всегда торжествующей опере Бойто… Новым для «Ла Скала» и для всей Италии был русский бас Шаляпин, игравший нелегкую роль Мефистофеля. Любопытство, которое возбуждал этот артист, было велико, и неизвестно, чего было больше в этом интересе — ожидания или легкого недоверия… Шаляпин победил нас прежде всего своим гримом, потом очаровал нас своей блестящей и в то же время непринужденной игрой и, наконец, своим пением. Как и Карелла, и Карузо, он удостоился многих аплодисментов, особенно после баллады первого акта. Посмотрите, как в прологе вскрывается сущность дьявола в его борьбе с Богом, хотя персонаж обрисован артистом весьма скупыми средствами, в том числе умелой драпировкой широкого плаща. Потом мы видим артиста в костюме кавалера, в котором он предстает перед Фаустом и остается так в течение всей оперы. В его лице уже нет резко выраженных сатанинских черт, какие мы видели в прологе, но под свойственной Мефистофелю иронической ухмылкой скрывается его дьявольская сущность…» В другой газете обрисован портрет Шаляпина: «…Господин Шаляпин, который со столь заслуженным успехом исполнил главную роль в опере Бойто «Мефистофель», представляет собой молодого человека высокого роста, безбородого, розовощекого, несколько полноватого, с каштаново-белокурыми волосами!..»
Но самое сладостное, что приятно холодило душу, — это надпись против всех спектаклей, в которых он принимал участие: «Все билеты проданы».
И еще одна радостная весть: 23 марта родилась дочь Лидия.
Да и полученное письмо от Теляковского, остановившегося в одной из роскошных гостиниц Милана, обрадовало Шаляпина: с первых дней знакомства с этим крупным чиновником он почувствовал к нему искреннее расположение.
Влас Дорошевич зашел к Шаляпину на Корсо Конкордиа, и вместе пошли в гостиницу, где остановился Теляковский, и всю дорогу проговорили об Италии и итальянцах.
— А вы знаете, Влас Михайлович, кто больше всех внушал мне надежды на успех ещё задолго до генеральной репетиции? — говорил Шаляпин, загадочно улыбаясь.
Пауза продлилась недолго, и на вопросительный взгляд умудренного житейским опытом журналиста Шаляпин радостно продолжал:
— Не угадаете… Два портье, которые почему-то полюбили меня, постоянно во время репетиции торчали за сценой и ухаживали за мной. Надо сказать, ко мне в театре все относятся хорошо, особенно секретарь директора, с которым мы просто подружились, славный малый, но эти двое изумляли меня своими заботами, как няньки. Я тоже их полюбил, разговаривал с ними, рассказывал о России, рассказывал и о себе, особенно о моих смешных приключениях… И они отвечали мне тем же, откровенностью и вниманием… Они же видели, как я волновался. Оба почтенного возраста, оба веселые, забавные, как дети, любили выпить вина. Они знали всех артистов, которые пели в «Ла Скала» за последние два десятка лет, критиковали их манеру петь, изображали приемы и позы каждого, сами пели и плясали, хохотали и казались мне смешными, добрыми гениями театра. И вот когда я раньше всех пришел в театр, возбужденный неизвестностью, нервный, они встретили меня и стали успокаивать: «Не волнуйтесь, синьор Шаляпино… Будет большой успех, мы это знаем! О да, будет успех! Мы служим здесь два десятка лет, видали разных артистов, слышали знаменитые спектакли. Уж если мы вам говорим — успех будет! Это верно! Мы знаем!» При этом, конечно, бесцеремонно перебивали друг друга, но говорили то, что мне так было нужно… Смотрел я на них: два старика, один седой, с черными усами, а другой толстенький и пузатый, но если бы вы видели их в этот момент, столько искренности и доброжелательности излучали их лица… Ну как же можно было их подвести… Очень ободрили меня эти славные люди!
Теляковский ждал их и сразу же стал расспрашивать о спектакле, нашумевшем в Милане.
— Вы знаете, Федор Иванович, я проездом в Милане, ну как же все-таки было не повидаться, хотя времени у меня совсем нет. Пойдемте в ресторан, там я уже бывал, превосходно кормят. К тому же вы сегодня не заняты в театре, а то я непременно бы пошел… Ну, нет худа без добра, не торопясь посидим за обедом, там и поговорим. Как вы думаете, Влас Михайлович?
Оба поддержали хорошее предложение и отправились в ресторан.