Воскрешение из мертвых (илл. Л. Гольдберга) 1974г.
Шрифт:
— Извините, пожалуйста, Татьяна Петровна, — слегка запинаясь, говорит он. — Это Рудаков вас беспокоит…
— Ну что вы извиняетесь, Олег, я ведь всегда вам рада. Почему, однако, голос у вас такой встревоженный? Не случилось ли чего?…
— Нет, Татьяна Петровна, ничего пока не случилось. А тревожусь я вот почему: снова пошел сегодня Анатолий к Грачевым. Не смог я его отговорить. Никакие доводы на него не подействовали…
— Что поделаешь — любовь, — почему-то вздыхает Татьяна, будто завидует Марине и Анатолию.
— А я все-таки боюсь, как бы с ним чего-нибудь там не случилось. Может быть, мне с кем-нибудь из наших дружинников походить возле дома Грачевых?
— Да не бойтесь вы за него, ничего с ним не случится, — успокаивает его Татьяна. — Он ведь умеет за себя постоять. Вы откуда говорите?
— Из автомата. Дома у меня нет ведь телефона…
— А мне так хочется иногда вам позвонить! — снова вздыхает Татьяна и вдруг начинает смеяться. — Знали бы вы, какое удовольствие доставили мне вчера ребята из вашего конструкторского бюро! Сбили кандидатскую спесь с этого зазнайки Пронского.
— Но ведь он талантливый кибернетик. Анатолий познакомился с одним молодым ученым, который хорошо его знает. Он самого высокого мнения о нем.
— Так оно и есть на самом деле. Мой папа тоже пророчит ему большое будущее. Но уж слишком он высоко себя ценит, и очень хорошо, что вы его проучили.
— Однако он предложил нам не чистую химеру, как вы полагаете, а очень интересную идею. Ребята наши ею увлеклись, — считает своим долгом защитить Пронского Олег. — Ямщиков, правда, разыграл его немножко, прикинувшись в первый день знакомства «лопухом». Вы же знаете, какой Анатолий — талантлив чертовски, но упрям и щепетилен сверх всякой меры.
— Я не вижу ничего плохого в его упрямстве. Мне даже нравятся такие упрямцы…
— Глупое это упрямство, однако! Всего хочет сам добиться, безо всякого института, назло своим родителям. Мальчишество все это. Но я его заставлю все-таки поступить на заочное отделение станкоинструментального или в филиал политехнического при нашем заводе.
— О всех-то вы заботитесь, Олег, а о вас кто же?
— А чего обо мне заботиться? — беспечно смеется Рудаков. — Я продукт системы трех «С», как отзывается обо мне Анатолий…
— Слыхала я про эту систему, — перебивает его Татьяна. — «Создай себя сам», да? Нужно было и мне в свое время заняться самовоспитанием по этой системе.
— Вам? — удивляется Олег.
— А что я — сплошное совершенство разве? Знали бы вы только, сколько еще во мне… Ну да ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Вас, наверное, и так скоро из будки вытащат. Я же слышу, как кто-то давно уже стучит монетой по стеклу. Всего вам доброго, Олег!
Действительно, какая-то дамочка нетерпеливо постукивает по стеклянной дверце будки, а Олег ее даже не заметил.
— Ну сколько же можно, молодой человек? — укоризненно говорит она, как только Олег вешает трубку. — Если вы решили по телефону в любви объясняться, то не из автомата же…
Голосок у дамочки очень тихий, так что, к ее счастью, Олег не расслышал всего сказанного ею, а то бы не стал, пожалуй, извиняться, что так долго занимал телефон.
Все еще полный мыслей о Татьяне, торопливо идет он к своему дому и чуть не сталкивается с каким-то рослым человеком. Машинально извинившись, он уже открывает массивную входную дверь своего подъезда и вдруг слышит:
— Вы меня не узнали, товарищ Рудаков?
Ба, да это же Патер! Как, однако, он попал сюда, живет ведь совсем в другом конце города?
— Добрый вечер, Андрей Васильевич! — торопливо восклицает Олег. — Извините, что не сразу узнал…
В своей бригаде Рудаков со всеми на «ты», ибо все в ней почти ровесники его. Десницын тоже не намного старше, года на три-четыре, но и Олег и все другие слесари с ним на «вы». Наверное, бывшее духовное звание Десницына тут как-то сказывается, а может быть, и потому, что сам он со всеми только на «вы». Один лишь Ямщиков с ним на «ты». Смеется даже над другими: «Интеллигентишки жалкие, боитесь, как бы бывшего «батюшку» не обидеть. А ведь он теперь такой же трудящийся, как и мы с вами».
— А я специально к вам, товарищ Рудаков, — говорит Олегу Десницын. — Был только что у Ямщикова, но он, оказывается, не возвращался сегодня с завода, и дед его очень встревожен. Вот я и решил, что Анатолий может быть у вас…
— Да нет, не был он у меня. У Грачевых он. Вернее, у Марины Грачевой.
— Так я и знал! — тяжело вздыхает Десницын. — А ведь ему пока не следовало бы туда…
— Я тоже не советовал, да разве его удержишь.
— Но и осуждать не имеем права, — убежденно говорит Десницын. — У них любовь, настоящая притом. Это уж вне всяких сомнений. Однако как бы с ним там чего-нибудь…
— Я только что по этому поводу с Татьяной Петровной разговаривал по телефону. Она считает, что тревожиться нет никаких оснований, — успокаивает Десницына Олег.
— А что, если бы мы все-таки съездили туда? В доме-то ничего, может быть, с ним и не случится, а вот когда выйдет на улицу, да пойдет один по темным переулкам… Там район глухой, плохо освещенный и до автобусной остановки далековато…
Олег молча протягивает Патеру руку и крепко жмет ее.
— Вы знаете, что Анатолий вас в д'Артаньяны произвел? — спрашивает он Десницына, когда они садятся в такси.
— Я ведь «Трех мушкетеров» совсем недавно прочел, — смущенно признается Десницын. — А в то время, когда все нормальные ребята ими зачитывались, читал совсем иное… Ну, а кому по праву прозываться д'Артаньяном, так это Ямщикову, конечно.
Помолчав немного, он задумчиво добавляет:
— Да, многое мне теперь приходится наверстывать. Сам себя всего лишил… И в институте заниматься нелегко — слишком велики пробелы в образовании. Знаний много, да все не те. Спасибо другу моего детства Анастасии Боярской, если бы не она, я бы давно уже ушел с философского факультета. А она и помогает и вдохновляет…