Воскрешение из мертвых (сборник) 1980г.
Шрифт:
— Нет, не мог, — перебивает его Валентина. — Он коренной москвич и круглый сирота. Это все капитан Крамов установил.
— А на этого капитана можно положиться? — спрашивает Настя. — В смысле его опытности, конечно.
— Он очень исполнительный и добросовестный инспектор, — отвечает Куницына, — но, конечно, не то, что Татьяна Петровна…
— О Татьяне Петровне забудьте, — вздыхает Марина. — Она теперь…
— А что она теперь! — восклицает Анатолий. — Министром внутренних дел стала, да, и у нее на такие дела времени нет? Когда ей нужно было разгадать замыслы Туза и Грачева, она Вадима попросила помочь ей, и он помог, хотя Туз мог пырнуть его ножом. А теперь, когда Вадим сам попал в беду…
— Ну зачем же ты о ней так? — вскакивает Олег Рудаков. — Во-первых, Татьяна Петровна и понятия не имеет об исчезновении Вадима. А во-вторых, откуда нам известно, что он попал в беду?
— Насчет Татьяны — сдаюсь! — поднимает руки вверх Анатолий. — Она действительно ничего не знает. Вот ты, Олег, и сходи к ней, попроси помочь. Вадим если и не попал пока, то непременно попадет в беду.
— Нет, увольте! Пусть Десницын возьмет это на себя. Он, как аспирант, скорее договорится с аспиранткой.
— Как вам не совестно препираться, ребята? — укоризненно качает головой Валентина Куницына. — Лучше я сама схожу к Татьяне Петровне…
— Нет, никуда ты не пойдешь! — протестует Анатолий. — Пойти должен Олег, и вы все знаете почему. А если ему это непонятно, то я объясню. Разве ты потому не хочешь к ней идти, что Андрей может сделать это лучше тебя? Ты просто трусишь, боишься на глаза ей показаться. А может быть, даже сердишься на нее… Ну, в общем, мы уполномочиваем именно тебя пойти к Татьяне Петровне и попросить у нее помощи. Верно я говорю, ребята?
— Верно! — чуть ли не хором восклицают присутствующие.
И Олег смущенно бормочет:
— Что же это получается, однако?… Ведь если бы с Вадимом ничего не стряслось, я бы мог подумать, что вы…
— А ты не думай, ты действуй, — советует Анатолий.
— Да вы что, считаете, наверное, что я с нею в ссоре?
— Ничего мы не считаем, — отвечает за всех Анатолий. — Нужно же кому-то поставить ее в известность о нашей общей беде. К тому же она на отделении криминалистики, и поиски Вадима будут для нее хорошей практикой.
— Ну, если вы все считаете, что пойти должен именно я, я пойду, — помолчав немного, произносит Олег. — Только это ведь наивная затея…
— Опять ты за свое! — прерывает его Анатолий. — Нас сейчас только судьба Вадима беспокоит, а в ваших взаимоотношениях вы уж как-нибудь сами разберетесь. А теперь, если не раздумал, угости нас чаем с маминым пирогом.
3
После того как у Кречетова побывали Настя с Андреем, ему стало легче. Даже сердце перестало так жутко щемить, хотя известие о исчезновении Вадима очень встревожило Леонида Александровича. Но теперь у него прошло ощущение пустоты и одиночества. Те волнения, которые уложили его в постель, были иными. Они возникли от безнадежности, от невозможности помочь, поправить случившееся. А тут беда иная, обратимая, нужно только подумать, вспомнить все подробности, все мелочи последнего разговора с Вадимом.
И Леонид Александрович напрягает память. Помнится, разговор был недолгим, да и говорил больше он, а Вадим лишь отвечал на вопросы. Постепенно удается восстановить почти каждое его слово, но нет пока ничего такого, за что можно ухватиться, что послужило бы догадкой. Все, что говорил в тот день Вадим, было очень просто и понятно, безо всякого двойного смысла и подтекста. Все только о Варе и ни слова о себе. О том, как будет жить без нее, он тогда и сам не знал. Ясно было лишь одно — без нее ему будет очень худо…
Леонид Александрович встает и начинает медленно ходить по кабинету, хотя ему велено лежать, не волноваться и по возможности не думать ни о чем серьезном. Но профессор Кречетов не умеет так отключаться.
Он ходит вдоль застекленных стеллажей с книгами, борясь с желанием взять какую-нибудь с полки — читать ему тоже запрещено. Но вот прямо перед ним Тимирязев, Сеченов, Павлов, Мечников… Их, пожалуй, можно. Это не физика, тут без формул. Лечащего врача Анну Семеновну очень напугала книга Джона Арчибальда Уилера «Гравитация, нейтрино и Вселенная». Она случайно раскрыла ее и содрогнулась от обилия формул. Ну, а если бы попалось ей в руки «Гравитационное поле и элементарные частицы» Кирилла Петровича Станюковича? Могло бы возникнуть и головокружение. В этой книге формул гораздо больше, чем текста.
Однако напрасно думают далекие от науки люди, что язык цифр и формул ученому милее образной речи. Умеют ведь и серьезные ученые писать просто. Вот тот же Уилер, например, вместе с профессором Тейлором написал отличную книгу «Физика пространства-времени», в аннотации к которой сказано, что она является учебником по частной теории относительности для «младших студентов-физиков» и старших школьников. Сказано еще, что читается она как увлекательный роман и даже как «запутанный детектив». Ну, это уж чересчур. Книга интересная, полезная, написана известными учеными-физиками талантливо и оригинально. Но детектив! Это уже чистейшая реклама.
Зато как просто и непринужденно писали свои книги Сеченов, Мечников, Павлов. Леониду Александровичу очень хочется полистать Мечникова, его «Этюды о природе человека» или «Этюды оптимизма». В какой-то из этих книг должны быть строки о Толстом, давшем, по мнению Мечникова, наилучшее описание страха смерти…
Кречетов достает «Этюды о природе человека» и, полистав несколько страниц, читает:
«Толстой, который был, несомненно, великим знатоком души человеческой, не подозревал, что инстинкт жизни, потребность жить, — не одинаковы в разные возрасты.
Мало развитая в юности, потребность эта сильно преобладает в зрелом возрасте и особенно в старости. Но, достигнув глубокой старости, человек начинает ощущать удовлетворенность жизнью, род пресыщения ею, вызывающее отвращение перед мыслью о вечной жизни».
Леонид Александрович не боится смерти, ему страшна кончина в одиночестве. Страшно умереть, не завершив задуманного. Он еще не стар, идет всего седьмой десяток. В наше время это не преклонный, а пожилой возраст, но где спасение от болезней? Мечников считал ведь, что старость наша есть болезнь, которую нужно лечить, как всякую другую.