Воскрешение из мертвых (сборник) 1980г.
Шрифт:
— Мой дед обещал помочь нам в этом.
— Только чтобы он никого не насторожил.
— Я предупредил его, да он и сам понимает.
— Настя так много рассказывала о вашем деде, что мне кажется, будто я с ним давно знакома…
— А вот и сам он, — кивает Андрей в сторону своего дома, заметив на его пороге могучую фигуру деда.
Дионисий степенно выходит им навстречу. На нем самый лучший его костюм, сшитый лет десять назад. В подряснике дед выглядит колоритнее, но и в партикулярном платье, как говорили в старину, он весьма солиден.
— Это он для вас так принарядился, — улыбаясь, шепчет Татьяне Андрей.
— С приездом, уважаемая Татьяна Петровна, — радушно приветствует Грунину Десницын-старший, — рад видеть вас в моем доме. Много слышал о вас от внука моего и Анастасии.
— Да и я о вас наслышана, Дионисий Дорофеевич, — протягивает ему руку Татьяна. — Только думала почему-то, что увижу вас…
— В рясе? — смеется Дионисий. — Меня действительно все привыкли видеть в такой амуниции. Более полувека ведь ее носил. Надеюсь, вы отобедаете сегодня с нами?
— С удовольствием, Дионисий Дорофеевич, нужно только сначала с Боярскими познакомиться.
— Андрей вас к ним проводит, а потом милости просим к нашему столу.
Нравятся Татьяне и Боярские, но Дионисий, конечно, интереснее. Настин папа интеллигентный, хорошо воспитанный пожилой человек. Мама тихая, не очень разговорчивая, лишь поддакивающая всему, что говорит ее супруг. Ей нет и шестидесяти, а выглядит она старушкой. У Боярских Татьяне будет, конечно, спокойно, никто не станет приставать с расспросами о ее милицейских «подвигах». Сам Боярский тоже, кажется, не собирается развлекать ее «клиническими историями».
За обедом у бывших богословов Татьяне очень весело, хотя выпили всего по фужеру сухого вина. Говорят обо всем, но главным образом о религии.
— Если наши православные богословы так ломают голову над модернизацией библейских и церковных канонов, то что же тогда католическое духовенство предпринимает? — спрашивает Татьяна.
— Пусть вам на этот вопрос ответит мой философ, — кивает на внука Дионисий. — Он в области научного атеизма специализируется, а я всего лишь дилетант.
— Но дилетант широкого профиля, так сказать, — посмеивается Десницын-младший. — Он тут при духовной семинарии своеобразным консультантом стал, ибо свободно читает по-итальянски и по-немецки.
— Не очень-то свободно, однако кое-что читаю. Вот прочел недавно любопытнейшие сочинения так называемых «левых» западногерманских теологов, утверждающих, что христианство и марксизм могут быть соединены. Некоторые из них считают, что ныне существует будто бы разделение мира и бога и потому имеется возможность отдать мир в ведение материалистической науки, а за теологами закрепить совершенно автономную божественную сферу.
— Из этого нетрудно заключить, как они понимают марксизм! — восклицает Андрей. — Либо им невдомек, либо они прикидываются простаками, допуская раздвоение мира на объективный, познаваемый наукой, и потусторонний, подведомственный только богу. Марксизм не признает таких сфер, которые находились бы вне проверки наукой и практикой.
— И вы не думайте, что до идеи соединения христианства и марксизма нынешние теологи дошли только сейчас, — обращается к Татьяне Дионисий. — Об этом еще такой известный западногерманский теолог, как Дитрих Бонхёффер почти два десятилетия назад писал в своей книге «Сопротивление и смирение». В ней есть такие фразы: «Человек научился сам справляться со всеми важными вопросами, не прибегая к помощи «рабочей гипотезы» — богу». Бонхёффер признавал, что источником религии является незнание, допускающее бога за границу нашего знания, как заполнителя пустого пространства, как «затычку».
— А вы знаете, почему Бонхёффер не нуждался в капитулирующем боге? — спрашивает Андрей. — Только потому, что такой бог утрачивал всякий контакт с прогрессом науки. «По мере того как границы познания все более расширяются, — заявил Бонхёффер, — бог вместе с этими границами отодвигается все дальше и дальше. Он оказывается как бы в состоянии прогрессирующего отступления».
— О прогрессирующем отступлении бога под натиском науки сказано, по-моему, очень остроумно, — улыбается Татьяна.
— Если бы только Бонхёффер не заявил далее: «Мы должны находить бога в том, что мы познаем, а не в том, что мы не познаем». Иными словами, он за такого бога, который не вступал бы в конфликт с наукой.
— Каким же образом?
— Бонхёффер и его последователи считают, что такой бог должен существовать уже не вне или внутри мира, а быть постоянным творцом существующего мира.
— Не однажды его сотворившим, как было по Библии, — поясняет Андрей, — а непрерывно его творящим. Как бы уподобляющимся самой истории мира, ее развитию и движению.
— А это противоречит всем фундаментальным законам марксизма, — усмехается Дионисий. — И альянса с ним даже у самой новейшей религии никак не получается. Непрерывное творение богом мира было бы непрерывным нарушением законов природы, ибо движение и развитие присущи вовсе не богу, а являются способом существования самой природы и составляющей ее материи. Движение ведь есть результат внутренних диалектических противоречий материи.
— И как только терпят вас в семинарии! — восклицает Татьяна, с восхищением глядя на Дионисия. — Вы законченный марксист, а не богослов!
14
На следующий день Татьяна отправляется в город. Андрей хотел было ее сопровождать, но дед сказал:
— Пусть лучше одна, как сама решила. А ты за нею поодаль, на всякий случай. Рядом с нею тебе нельзя. Она женщина красивая, на нее всякий станет глаза таращить, но ее в нашем городе никто не знает, а у тебя есть знакомые.
— Не так уж много, чтобы опасаться встречи с ними. Да и что такого, если даже встретят?…
— Знакомых у тебя действительно не так уж много, однако в основном из среды духовенства, а вот им-то и не следует видеть тебя рядом с Татьяной Петровной.
И вот они ходят по родному городу Андрея, где ему все так знакомо, хотя кое-что стало уже забываться: улицы, на которых давно не бывал, вспоминаются не сразу, для этого нужно напрягать память. Да и изменилось тут многое. Выросли новые дома, магазины, кинотеатры…