Воскрешение из мертвых. Белые шары, черные шары
Шрифт:
Два года назад, уже после встречи с Устиновым, уже тогда, когда перестал он пить, Веретенникова долго еще мучили одинаковые, похожие друг на друга сны. Ему снилось, будто он вновь сорвался и, пьяный, уже мечется по каким-то чужим квартирам, по коридорам, то ли скрываясь от кого-то, то ли, наоборот, пытаясь кого-то найти. Сны эти никогда ничем не кончались, и он просыпался и долго лежал, подавленный, разбитый, прежде чем до него доходило, что все это только снилось ему. И тогда он испытывал огромную, облегчающую душу радость. Теперь же, пробуждаясь посреди ночи в чужой комнате у какого-нибудь своего приятеля, а то и просто у случайного собутыльника, он в первый момент хватался за слабую надежду — может быть, все, что давит и гнетет его, только сон, и сейчас, проснувшись окончательно, он увидит себя дома, в чистой постели, трезвым и не утратившим уважения к самому
Но даже в эти беспамятные свои дни Веретенников по какой-то странной прихоти пьяного сознания ни на минуту не забывал о том обещании, которое дал Люде Матвеевой. Более того, в его болезненно возбужденном мозгу это обещание, необходимость явиться в пятницу на заседание клуба поборников трезвости постепенно становились навязчивой идеей. Он твердил об этом непрестанно, демонстрируя, как казалось ему, перед всеми свою обязательность, свою способность даже в пьяном виде быть верным слову, не забывать о деле. Разумеется, он уже не помнил, о чем конкретно рассказывала ему Матвеева, но ощущение опасности, якобы нависшей над Устиновым, которую он, Веретенников, мог и должен был предотвратить, прочно запечатлелось в его сознании. Так что всех, кто оказывался в эти дни рядом с ним, он просил непременно напомнить ему, что в пятницу… и так далее, и тому подобное… Кончилось все это тем, что к Дому культуры на заседание клуба, с немалым, правда, опозданием, его доставила на такси крепко подгулявшая компания. Всю дорогу приятели Веретенникова, среди которых был и Юрка Мыльников, покатывались от хохота при одной мысли, что будет с поборниками трезвости, когда они поймут, какую мину под их клуб подложил сегодня их сотоварищ и коллега. «А ты не теряйся, Леня, — острили они, — ты расскажи им, что с алкоголем нужно бороться путем его уничтожения. В чем ты и достиг небывалых успехов». И Веретенников улыбался в ответ глуповатой, пьяно расползавшейся по лицу улыбкой — ему и самому вся эта история казалась сейчас необычайно забавной. Пили они почти всю ночь, со вчерашнего вечера, да и днем еще добавили хорошенько. Так что ни выспаться, ни привести себя в сколько-нибудь божеский вид Веретенников уже не успел. Да он как-то и не думал об этом. Им владела лишь одна навязчивая мысль — явиться на заседание. Хоть живым, хоть мертвым, а явиться.
И только сочувственный возглас вахтерши: «Ты бы, милый, хоть причесался! А то нынче у нас комиссия», — заставил его на минуту задержаться у зеркала. На него глянул худой, небольшого роста старик с изможденным лицом. Глаза у него были воспалены и слезились, редкие волосы спутаны, седая щетина отчетливо выступила на щеках и подбородке. Однако ничто уже не могло остановить Веретенникова. Наоборот. Слова вахтерши о какой-то комиссии только подогрели его решимость. Он лишь торопливо, помусолив ладонь, пригладил волосы и неуверенной, шатающейся походкой двинулся вверх по лестнице. В таком виде он и предстал перед Устиновым.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЩЕТИНИН
— Серафима Петровна? Приветствую вас. Щетинин докладывает. Побывал я у этих ваших поборников… Ах, не ваших — общих? Не хотите, значит, принимать на себя ответственность? И правильно делаете. Посмотрел я на все это дело своими глазами, послушал — и, знаете, скажу вам, ситуация там гораздо серьезнее, чем мы предполагали. Впечатления свои я обобщу, суммирую; завтра к концу дня, вероятно, вам их доставлю. А пока, в двух словах если, то все, что там происходит, граничит, на мой взгляд, с политической провокацией. Да-да, я ничего не преувеличиваю. Причем товарищ этот, нам с вами небезызвестный, так прямо свое кредо и декларирует: общество, дескать, у нас больное, аморальное, ну и рекомендации тоже даются соответствующие… Какое все это имеет отношение к трезвости? А вы об этом Устинова спросите. Так что, думаю, выводы нам придется делать крайне серьезные. Иначе с нашей мягкотелостью мы можем черт знает до чего докатиться. Вы меня простите, но я еще под впечатлением тамошней демагогии нахожусь. Два дня от нее отойти не мог. Словно в болоте выкупался. Я уж не говорю о том, что эти поборники позволяют себе явиться в клуб вдрызг пьяными… Да, конечно, я сам видел, своими глазами. Возмутительно, но факт. Я бы тоже не поверил, если бы сам не видел… Вот-вот, я и говорю: за что они там борются — это еще большой вопрос. Райком очень верно поступил, решив поинтересоваться их деятельностью… Да, я изложу свои предложения, конечно… Не за что. Я ведь, как пионер, Серафима Петровна, всегда готов. Вы меня знаете… Хорошо, завтра буду у вас. До свидания.
Щетинин положил трубку и потер затылок. Голова болела отчаянно. Что за жизнь собачья! Вчера он опять вдрызг разругался со своей благоверной. Опять двадцать пять. Шагу нельзя ступить без ее указаний. Все не по ней, все не так.
Вчера, в воскресенье, ездил Щетинин на спортбазу проводить осенний кросс. Мог он, спрашивается, не поехать? Не мог. Такая уж у него работа — быть в массах. И нет у партийного работника выходных, нет, — сколько раз он пытался ей втолковать это! Все как об стену горох. У других жены как жены, а у него… Ходячая мораль в юбке.
Можно же понять, кажется, что промерзли они на этой спортбазе до мозга костей, что скинулись на обратном пути — что тут такого? Чисто в профилактических целях. Все свои люди — и председатель завкома, и физорг, и зам по быту. Не мог же он один белой вороной от компании отбиться. Это уже вроде демонстрации получилось бы. Будто он, Щетинин, специально себя остальным противопоставляет. По ее женской логике ему так и следовало поступить. А то, что ему потом с этими людьми жить, работать, ее не касается. Она одно знает: выпил — не выпил. Хуже ГАИ какого. Никак ей не вдолбишь, что иной раз за выпивкой дело легче и проще решить, чем на любом заседании.
Щетинин вздохнул и опять потер затылок. Вот и работай теперь с таким настроением. А ей наплевать, что дел у него невпроворот. И партийно-хозяйственный актив на носу, выступающих готовить надо, и семинар партгрупоргов в среду, и партийное собрание в третьем цехе, выступать придется, и отчет общества книголюбов на парткоме, и обмен опытом, и пленум райкома…
Щетинин придвинул к себе чистый лист бумаги и принялся писать:
«Воодушевленные решениями Пленума ЦК КПСС и личными указаниями Генерального секретаря, товарища…»
И черт его дернул говорить при ней по телефону об этом Ягодкине! Сколько раз давал себе слово: никаких служебных разговоров дома в ее присутствии, она вечно умудряется все вывернуть на свой лад. И вот опять опростоволосился. Она сразу унюхала, о чем идет речь. «Правильно, правильно он требует, нечего покрывать пьяниц! Я еще сама приду, если суд будет, я все выскажу! Рыба с головы гниет!» И началось, и поехало! Прямо домашний террор какой-то! Шантажистка, настоящая шантажистка.
А ведь была когда-то совсем другая. Комсомольская активистка, заводила, плясунья. Познакомились они во время поездки во Францию. Молодежный туризм, всего триста рэ за путевку, да еще завод оплатил половину — жить можно! Ехали, помнил, из Парижа в Марсель поездом, в ужасной тесноте, спали вповалку, так что ни повернуться, ни рукой шевельнуть было невозможно. Она, Лида, оказалась рядом с ним, лицом к лицу, и в темноте, плотно прижатые друг к другу, они целовались едва ли не всю ночь. А поезд гремел по рельсам, и за окном проносилась ночная Франция! Черт побери, подумать только: Париж — Марсель! Как начиналась их любовь! Кто бы мог подумать тогда, что из веселой комсомольской активисточки выйдет такая зануда!..
«…Трудящиеся нашего объединения всемерно поддерживают и одобряют…» — писал Щетинин.
Вошла секретарша.
— Игорь Сергеевич, там из газеты звонят. Что-то насчет Ягодкина. Может быть, вы переговорите?
Щетинин мотнул головой. Ну Ягодкин! Скоро до Организации Объединенных Наций дойдет! Всех готов переполошить.
— Давайте, — сказал Щетинин.
Голос в телефонной трубке объяснил Щетинину, что в редакцию поступило письмо по поводу ситуации, создавшейся вокруг рабочего Ягодкина.
— Да, я в курсе этого дела, — сказал Щетинин. — Мы разбираемся.
Он положил трубку и тут же по внутреннему телефону позвонил в третий цех, начальнику.
— Генрих Степанович, здорово. Щетинин тебя приветствует. Что вы там с Ягодкиным решили? Разобрались?
— Да все не доходят руки, Игорь Сергеевич. План, сам знаешь, горит, трубы в цеху прорвало, ремонтники подводят… да еще — почему людей из цеха опять в совхоз забирают? Говорили, в этот раз из шестого поедут, а теперь…
— Погоди, погоди, Генрих Степанович, ты мне зубы не заговаривай, — остановил его Щетинин. — О своих бедах ты после расскажешь. Ты лучше скажи все-таки: разобрались вы с ЧП этим?