Воскрешение Малороссии
Шрифт:
В отличии от нынешнего «кислотного» поколения, населяющего высшие учебные заведения, тогдашние студенты были буйным и могучим народом. О «плане» или «экстези» никто даже и не догадывался. Но завалиться в бордель и устроить там погром считалось пределом шика. После того, как полиция задержала нескольких таких молодцов, генерал-губернатор лично явился в Университет св. Владимира и прочел студентам нотацию, которая заканчивалась словами: «Вы можете ходить к барышням, но не должны учинять буйства!»
Киев, который принял Бибиков, был городом одноэтажных домишек. План его преобразования задумали необыкновенно масштабно. Впервые левый и правый берег Днепра соединили стационарным мостом, покончившим с изоляцией столицы края от остальной империи.
Но самой интересной особенностью Киева стали широченные улицы. Общественного транспорта еще не было. Большинство киевлян передвигалось пешком. Даже телеги попадались редко. Что такое «тянучка» и тем более «пробка » не знали и знать не могли. Зачем же понадобились Бибикову просторные городские магистрали? Ответ однажды дал сам генерал-губернатор: «Чтобы не строили баррикад!»
Практика тогдашних революций в Европе показала, что на узеньких улочках прямо из булыжников мостовой можно соорудить отличные укрепления. Киевские бульвары такой возможности не предоставляли. В этом смысле Дмитрий Бибиков оказался впереди прогресса. Тем же путем через двадцать лет после него пошел французский император Наполеон ПІ, перепланировавший Париж и расширивший его улицы для удобства подавления восстаний.
Глава 31.
Дедушки и бабушки киевской прессы
Прародительницей всех киевских «акул пера» стала первая в городе газета, которая называлась «Киевские губернские ведомости». Возникла она в 1838 году, благодаря «проклятому реакционному самодержавию». А было оно и не проклятое. И не всегда реакционное. Наоборот — временами очень даже прогрессивное.
К этому времени в столичном Санкт-Петербурге, откуда в Киев пришел царский указ открывать печатный орган, газеты выходили уже больше века — еще со времен Петра I. Существовала даже ежедневная частная «Северная пчела» («Пчелка», как ее в шутку называли), пользовавшаяся громадной.-популярностью по всей Российской империи. Влиятельности ее владельца — отставного кавалерийского офицера Фаддея Булгарина — завидовал сам Пушкин.
А в Киеве стояла полная тишь. Ни во времена прославляемого ныне гетманства, ни даже позже никто из местных великих
умов не позаботился об издании хотя бы паршивенькой газетенки, что доказывает крайнюю интеллектуальную леность местных «мазеп». По-видимому, они даже не понимали, какой великой силой обладает печатное слово!
Только в сезоны Контрактовых ярмарок на самом излете 1830-х годов стали печатать прообраз нынешней «Авизо» — «Киевские объявления». Их выпускало губернское правление «в цели распространения и своевременного сообщения в контрактовое время разных казенных и частных известий». Но полноценной газетой «Объявления» назвать нельзя. Как только заканчивалась январская ярмарка, их выпуск прекращали до следующего года.
Наконец в 1838 году император Николай I распорядился открыть в каждом губернском городе по официальному печатному органу. Так и появились всевозможные «Губернские ведомости» — Киевские, Харьковские, Черниговские и Полтавские.
Читатель для них уже имелся — помещики, чиновники, офицеры, купцы и все, кого скоро назовут интеллигенцией. Одного такого заядлого «читателя» изобразил в вышедшей именно в эти годы комедии «Шельменко-денщик» классик малороссийской литературы Григорий Квитка-Основьяненко. Это — богатый помещик Шпак, проживающий где-то в украинской глуши. Правда, читает он не «Киевские», а «Московские ведомости». Причем, сразу за целый год — подшивками. Его гость — нагрянувший из Петербурга бывший сосед Опецковский не может понять отношения Шпака к такому скоропортящемуся продукту, как пресса: «Удивляюсь вам, Кирило Петрович, как можно так читать газеты?». А Шпак отвечает: «Читая по прошествии года все номера вместе, я имею полное наслаждение знать, чем какое обстоятельство кончится. Например: кроме военных сражений, я люблю следовать за семейными делами Европы, и вот читаю, что такой-то принц женился; и пока вы, Осип Прокопович, маетесь девять месяцев неизвестностью, я в тот же вечер узнаю, чем его молодая супруга разрешилася и как зовут новорожденное».
Комедия Квитки-Основьяненко была поставлена в Петербурге в 1836 году. Она первой отразила реалии газетной лихорадки, уже охватившей образованные слои империи даже в глубокой малороссийской провинции. Правда, в год ее выхода «шпаки» еще ничего не могли читать, кроме столичных газет, приходивших в их поместья, естественно, с большим запозданием из-за медленной почты. А буквально через два года к их услугам был богатый выбор разнообразных губернских ведомостей. И могли бы они прочитать в них, например, такое: «Киевское губернское правление все присутственные места извещает, что бывший Махновского уезда земский исправник губернский секретарь Никодим Корвин-Петровский, сужденный за несправедливый донос на повесившегося крестьянина помещика Абрамовича и другие противозаконные действия и злоупотребления по должности, — по решению правительствующего Сената... оставлен навсегда при отрешении от сей должности, с тем, чтобы и впредь как неблагонадежного к службе никуда не определять и к выборам никуда не допускать».
Эта заметка была опубликована в № 2 «Киевских губернских ведомостей» и означала для чиновника Корвин-Петровского полную служебную смерть. Отныне любой грамотный человек знал, что он — сволочь, которому даже руку подавать зазорно.
Подобными заметками буквально пестрела первая киевская газета, демонстрируя, как энергично борется правительство с коррупционерами. В том же номере сообщалось, что разыскивается бывший Могилевский вице-губернатор Исупов, оставшийся должным казне 38 рублей 84 копейки «недоимок рекрутских денег». Всем «полициям» предписывалось вице-губернатора, растворившегося на бескрайних просторах Российской империи, немедленно сыскать. Правда, искали его к моменту публикации заметки уже почти два года!
По соседству с информацией о проворовавшемся вице-губернаторе шли статейки о преступниках помельче. О мещанском сыне Илье Ивановиче Епонишнекове, «укрывавшемся от рекрутской повинности». О «признании изгнанником из России отлучившегося с мятежниками за границу в 1831 году» польском дворянине Луцкого уезда Ксаверии Годебском. И о продаже с публичных торгов имения подполковника Сементяева — с этого достойного офицера правительство взыскивало 1094 рубля 40 копеек, которые он задолжал казне, командуя 5-м фурштатским (то есть обозным) батальоном. Проворовался ли Сементяев, продулся ли в карты, поистратился ли на «бабцов» — в заметке не сказано. Но имение этот проказник терял завидное: «пахотные и сенокосные земли» и дачи в селе Заудайки и местечке Монастырище Нежинского уезда!
Читая эти сообщения, словно переносишься в гоголевские времена с их «Мертвыми душами», Чичиковыми и Ноздревыми. Административная машина вращалась крайне медленно. Ее постоянно обманывали и обворовывали. Некоторые умельцы укрывались от карающего меча закона десятилетиями. К примеру, 11 марта 1838 года «Киевские губернские ведомости» писали, что разыскивается еврей Берко Ицкович Пелуский с «имуществом ему принадлежащим», с которого следует взыскать «427 рублей 82 копейки пени за ром, задержанный 9 февраля 1826 года». Выходит, что торговец контрабандным алкоголем Берко Ицкович скрывался уже целых 12 лет!