Воскрешение Малороссии
Шрифт:
Тупей — это клок взбитых волос. Очень модная тогда прическа. Гоголь был франт, как и его герой. Незадолго до этого он изведал свою первую петербургскую любовь— загадочное романтическое увлечение. От переживаний юный писатель сбежал на пароходе в Германию, растратив на вояж все деньги, которые мать выслала ему для уплаты процентов в банк по заложенному поместью. Вернувшись, Николай так расстроился, что отказался от своей доли наследства в родовой Васильевке. Предмет обожания в письме матери он описывал как божество, «облаченное слегка в человеческие страсти», и упомянул между прочим, что заболел от любви какой-то страшной болезнью.
Перепуганная родительница вообразила, что Никоша подцепил
Привыкнув к бесчисленным романам Пушкина, гусарскому разгулу Лермонтова, фразе Толстого о женщинах («В молодости я был неутомим») и уже привыкая потихоньку к тому, что Шевченко захаживал в публичный дом, мы почему-то не хотим представить, что Гоголь на всю жизнь мог остаться девственником. А ведь так, скорее всего, и было.
Нервная натура автора «Ревизора» в реальности не шла дальше эротических фантазий. Он панически боялся борделя — единственного легального места, в которое в те пуританские времена, когда невесты выходили замуж нетронутыми, можно было сливать излишки сексуальной энергии. Отсутствие презерватива, еще не изобретенного, сулило большие неприятности от встречи с соблазнительными демоницами, населявшими этот антипод рая. Черт тут присутствовал убедительно и зримо. У молодого Гоголя хватало благоразумия избегать этого его воплощения.
Гоголю пытались приписать некрофилию — эротическое влечение к мертвецам (и это на основании того, что в «Вие» он изобразил, как живую, панночку-ведьму в гробу!) и даже мазохизм — потому что, видите ли, та же ведьма, только в личине старухи, оседлала философа Хому Брута, а он при этом испытывает «бесовски сладкое чувство»! Даже — трансвестизм шили! Для этой догадки хватило всего одной сцены из «Бульбы» — той, где прекрасная полячка надела на голову Андрия «свою блистательную диадему, повесила на губы ему серьги и накинула на него кисейную прозрачную шемизетку».
По этой логике каждый писатель, талантливо изобразивший преступление, сам преступник. Но такая логика — хромая! Во всех подобных сценах есть только боязнь оказаться под женской властью. Как писал Гоголь об Андрие в серьгах, «он представлял смешную фигуру». И как говорил гоголевский Хома Брут той же ведьме: «Нет, голубушка! Устарела».
В женщине писателя страшила именно способность превращаться из ангела в ведьму, из молодой красавицы — в уродливую старуху. От нее шла жизнь. И от нее же — смерть. Гоголь был не согласен с этим законом нашего демонического мира. Его герои-мужчины гибнут, теряют достоинство и честь, подчиняясь женщинам, и торжествуют, когда их превосходство отрицают. Торжествуют, начиная от комического проходимца Хлестакова, который соблазняет сразу и жену, и дочь городничего, и заканчивая запорожским титаном Бульбой, живущим по принципу: «Не слушай, сынку, матери: она — баба, она ничего не знает».
В реальной же жизни у Гоголя не было романов. По крайней мере, явных. А если и были, то он очень хорошо умел их скрывать. Возможно, нам еще откроются тайны, не доступные сегодня.
Талант Гоголя так велик, что его постоянно хотят растащить по национальным квартиркам. В современной украинской школе его преподают как иностранного писателя. При этом сотни приспособленцев распускают наукообразные бредни, будто Гоголь только то и делал, что ненавидел Петербург и мечтал жить в Украине, Между тем первое напечатанное произведение Гоголя называется «Италия ». Оно вышло в Петербурге в журнале с патриотическим названием «Сын Отечества», когда его автору было только двадцать:
Италия — роскошная страна! По ней душам стонет, и тоскует; Она вся рай, вся радости полна. Ив ней любовь роскошная веснует.Гоголь написал эти строки, еще не побывав в стране своей мечты. Но когда побывал, понял, что не ошибся.
«Кто был в Италии, — писал он в 1837 году, — тот скажи «прости» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на Землю ». Славословиями Италии переполнены гоголевские письма друзьям: «Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет, это все не то: не свою родину, а родину души своей я увидел». Особенно ему нравился Рим. «Кто сильно вжился в жизнь римскую, — признавался Гоголь, — тому после Рима только Москва и может нравиться». Он даже называл итальянский язык вторым родным.
Тут же, в папской столице, его поджидало еще одно самое страшное искушение.: два беса, принявших вид хитрых католических попиков. В Риме жила княгиня Зинаида Волконская, принявшая католичество и поселившаяся за границей. Гоголь часто бывал у нее, как и многие другие русские путешественники. Она держала литературный салон. Среди постоянных посетителей его обнаружились два ксендза — Петр Семененко и Иероним Кайсевич. Оба в прошлом польские офицеры, участвовавшие в 1831 году в войне с Россией и разбитые победоносной армией гоголевского земляка фельдмаршала Паскевича. Теперь в эмиграции они надели вместо мундиров сутаны и занялись вербовкой неокрепших православных душ, склоняя их к переходу в католицизм и проповедуя презрение к России.
Николай Васильевич сразу попал в круг интересов этих предприимчивых прелатов. «Познакомились с Гоголем, малороссом, даровитым великорусским писателем, который сразу выказал большую склонность к католицизму и к Польше», — отметил ксендз Кайсевич в дневнике. «Он молод, — вторил собрату о Гоголе Семененко, — если со временем глубже на него повлиять, то, может быть, он не окажется глух к истине и всею душою обратится к ней». На то же надеялась и княгиня Волконская. Тем более что автор «Вечеров» будто бы даже признался, что «польский язык ему кажется гораздо зву_ч-нее, чем русский». Так, по крайней мере, утверж;дали в один голос оба ксендза-офицера в письме своему собрату Богдану Яньскому.
Дурачил ли их Гоголь? Или, в самом деле, ступил одной ногой на ту дорожку, что погубила его Андрия? Возможно, и то, и другое. Но развязка последовала совершенно неожиданная!
На той же вилле Волконской в Риме умирал от туберкулеза друг Гоголя — молодой поэт граф Иосиф Виельгорский. За минуту до смерти княгиня попыталась притащить к нему католического священника, чтобы уговорить сменить веру. Гоголь самым решительным образом восстал против этого и привел для исповеди православного попа. Виельгорский умер в вере отцов, хотя истеричка-княгиня и вопила: «Я видела, что душа вьппла из него католическая». После этого Волконская возненавидела писателя и даже не хотела принимать его. Но Гоголь не уньюал. Вместо одной души он спас две — свою и друга.