Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества
Шрифт:
Мельника, хозяина водяной мельницы, обычно на Руси считали колдуном (Токарев 1957: 32). Передавали, что на мельничном колесе катаются русалки (Афанасьев 1865, I: 291). Чтобы унять нечистую силу, при мельнице устраивали часовню с иконой — «шумиху», чтобы, как об этом говорили, «шумному богу молиться» (Успенский 1982: 118). Когда, опасаясь наводнения, водяному жертвовали коня, его опускали в прорубь с двумя жерновами на шее (Афанасьев 1868, И: 245).
Еще Афанасьев подметил, что рудиментом связи мельницы с языческим божеством можно считать стойкое представление о Чертовой мельнице, а более древнее орудие размола, ступа, в русских сказках служит повозкой Бабы-Яги (Афанасьев 1865, I: 295).
Возможно, что и кавказская привязка рассказа о водяной мельнице и о споре двух братьев из-за нее к образу Пиръона не случайна и унаследована от Перуна. Любопытно, что и в финском эпосе мельница Сампо гибнет в ходе спора двух братьев из-за нее.
Причастность Перуна к молотьбе, вероятно, как-то связана с его причастностью к хлебу, так выразительно подчеркнутой в кавказских текстах.
Бережное и пиетическое отношение к хлебу характерно для древних славян. «Хл1б святый» — говорили на Украине. Народная русская песня, записанная в начале XIX в. возглашает:
А эту песню мы хлебу поем, слава!
Хлебу поем, хлебу честь воздаем, слава!
(Снегирев 1837, II: 70)
Сказать про хлеб худое слово считалось великим грехом — Бог накажет неурожаем. Запрещалось сорить хлебом или катать из него шарики. Уронив хлеб, полагалось поднять его и поцеловать. Кто не брезгает хлебом любого вида — ест его и черствым и цвелым, тот не изведает нищеты, доживет до преклонного возраста и, что связано именно с причастностью Перуна, не будет бояться грома и не потонет в воде (Афанасьев 1869, III: 763; Сумцов 1885: 88).
У белорусов Святой Илья жнет жито. «Святы Илля —старая жнея». Можно было бы считать, что все дело в дате Ильина дня — он приходился на время жатвы (20 июня стар, стиля). Но святых на время жатвы много, для каждого дня есть какой-нибудь святой, а то и несколько. Есть и дни специально помеченные в народных святках жатвенными терминами — Прокофий Жатвенник (8 июня), Евстигней Житник (5 августа), Успенье — дожинки (15 августа, Хлебный спас (16 августа). Кроме того, покровительство Ильи над хлебом не ограничивается жатвой, он обеспечивает урожай, способствует росту злаков. На вопрос Богородицы, где был, Илья отвечает:
По межам ходзив, жито родзив,
Жито, пшаницу, усякую пашницу.
(Сумцов 1885: 116)
О том, что Илья способствует росту злаков, поют уже на Новый год — на Св. Василия. Вот украинская «щедровка»:
Шов Илья
На Василья,
В его пужечка —
Житяночка.
Куды ею махнеть,
Там жито ростеть.
(Сумцов 1885: 116)
Рассказывая сказки, уважение к хлебу словаки, болгары, русские, немцы утверждают ссылкой именно на наказание от Ильи. Когда-то хлебный колос по всему стеблю шел, снизу доверху, Но какая-то женщина подтерла обмаравшееся дитя пучком колосьев (или куском хлеба). В наказание Св. Илья (или Бог) провел рукой по стеблю, обдирая зерна — и вовсе бы оставил растение без зерен, да собака взмолилась хоть на ее долю оставить. На том Илья и задержал руку. Вот почему колос теперь небольшой — только на самой вершине стебля (Афанасьев 1865, I: 434, 482; и др.). В словацкой песне на тот же сюжет сохранился предшественник Ильи в функции носителя возмездия — бог Паром (Перун):
Бог Паром за облаками
Видит это, преисполнен гнева.
Внезапно он метнул молнией в ее чело,
Тотчас с ребенком она окаменела.
(Леже 1908: 52)
Попечение громовержца над хлебом составляет в рамках индоевропейской мифологии специфически славянское явление, которое, несомненно, должно быть поставлено в связь с принадлежностью славянского громовержца к умерщвляемым и воскресающим богам, ибо все боги этого вида связаны с растительностью и, прежде всего, со злаками. В этом свете получают объяснение и те отмеченные В. Я. Проппом черты проводов-похорон антропоморфного персонажа, которые относятся к аграрной магии, к стимуляции плодородия земли — когда части растерзанного чучела разбрасываются по полю.
Выше уже говорилось об отворачивании грозовых туч хлебной лопатой и т. п.
На Украине хлебные крошки полагалось тщательно собирать, чтобы скормить домашней птице (Афанасьев 1869, III: 763).
На великорусских братчинах оставшиеся после пира хлебные крохи бросали на воздух — чтобы нечистая сила не портила ни деревни, ни полей (Сумцов 1885: 127 со ссылкой на Терещенко V: 150). Мы уже видели, что эти братчины с закланием быка (Николыцина, Петровщина) были некогда посвящены громовержцу. Бросание крошек вверх есть не что иное как их жертвоприношение Перуну.
Стар и млад
Кавказский рассказ о Пиръоне, забравшемся на медное небо и подбирающем крошки, видимо, и рисует Перуна, принимающего эту жертву. В связи с этим любовь Пиръона к детям и старикам приобретает весьма специфический оттенок: их он, видимо, тоже любил в том смысле, что часто «изволи собе» — требовал к себе, как того самого юношу-варяга в 983 г. в Киеве. Примечательно, что только те травы, собранные в купальскую ночь, считались целительными, которые сорваны стариками или детьми (Иванов и Топоров 1970: 366). Это стар и млад, излюбленные Перуном.
Русские сказки заполнены бесчисленными попытками разных сверхъестественных и чуждых существ съесть, заполонить, заполучить в жертву именно детей. В связи с этим такую популярность в России получили в XIX в. байки о тайных умащениях злобными евреями пасхальной мацы кровью христианских мальчиков — несмотря на очевидную еврейскую боязнь попадания любой крови (даже куриной) в пищу (она же перестает быть кошерной!).
А. А. Велецкая (1978) собрала большой материал об отправлении стариков к богу у древних славян. Перун и сам считался стариком. В кавказской «легенде» подчеркнуто долголетие Перуна: он жил 500 лет. Это равносильно тому, что его представляли стариком. Действительно в «Беседе трех святителей» Перун именуется старцем: «два ангела громная есть: елленский старец Перун и Хоре жидовин» (своими этническими определениями автор «Беседы», видимо, отмечал греко-языческие аналогии культу Перуна и юго-восточные, степные связи образа Хорса). У балтов тоже Перкунаса представляли отцом семейства и иногда именовали «старым отцом» (латыш. Vecais Tevs) (Иванов и Топоров 19746: 149-150). У немцев Тора называли «старым» (Grimm 1835: 957). Белорусы представляли себе Перуна иногда обладателем золотой бороды (Древлянский 1846: 17; Афанасьев 1868, И: 488, 769-770), и если Владимир снабдил своего Перуна в 980 г. лишь золотыми усами, то он тем самым омолодил его и модернизировал, подладив к идеальному образу воина-руса.