Воскрешенные
Шрифт:
— Эй-эй! — запротестовала Оля. — Сейчас народу на Острове прибавиться, каждая пара рук будет на счету.
Валя оставила ногти в покое и резко выпрямилась.
— Кстати, нет. Я так поняла, что парни большую часть времени будут патрулировать мирки, наблюдать за «компасами». Ась, знаешь, что будет нужно… Консервированная еда! Можешь изобрести такую?
Я еще не успела собраться с мыслями после такого внезапного перехода, как Аля предложила:
— Легко! На основе кокосов, к примеру.
Богатая идея!
— Да-а… — удивленно поддержала Валя. — Только начинить их надо чем-то очень
— И витаминным, — добавила Юля. — Им тяжело придется.
— И вкусным, — тихо закончила Оля. — Невкусно поевший мужик — вредный мужик. У нас замечательно уходит все грибное, сырное и помидорное, как сегодня. Но для разнообразия не помешают вкусы мяса — копченого, допустим, и рыбы — жареной.
— Сладкоежки среди парней тоже есть, — вспомнила Юля. — Некоторым сладкое необходимо хотя бы через день.
Она говорила про Сережку — это его особенность. По его словам, от нехватки шоколада в организме у него бледнеют глаза и трясутся руки.
— И как они будут разбираться, какой кокос с какой начинкой?
— Сделай их цветными! — у Али сегодня точно приступ конгениальности.
— Может, лучше светящимися буквами подписать? — не удержалась я. — Вдруг они будут в темноте обедать? В засаде?
Девочки посмотрели на меня так, что я пожалела об этих словах.
— Н-нет, — подумав, спасла ситуацию Валя. — Светящиеся враг заметит.
— Солнышки… — чтобы не позволить им заказать еще что-нибудь, прочувствованно заявила я: — С вами так хорошо работать!
И быстро пошла на берег, а потом домой — модифицировать кокосы.
V
Раньше я ничего не выращивала «на скорость», но сейчас от меня ждали именно этого. На Острове было необычно тихо, но абсолютно все чем-то занимались: парни гарнизона большей частью разошлись по дружественным миркам, где по чертежам Германа умели делать оружие, команды «Мистификатора» и «Каравеллы» модернизировали подводную лодку. При том, что наблюдение за порталами усилили, ни одного свободного человека не осталось.
Тим считал, что людей не хватает, и, кажется, спорил по этому поводу с Королевой, а на одном из вечерних собраний сказал:
— Срочно умнеем! Оружие, радиационная защита, усовершенствование «компасов», закономерности аномалий — Германа скоро порвет, ему нужны помощники.
— Зови Капитана-Командора, — посоветовал кто-то.
Командирских амбиций у Тима на самом деле не было, и никто не считал, что он дорожит своей властью, поэтому совет не прозвучал оскорбительно.
— Это на усмотрение Королевы, — кисло отозвался он. — Сам Командор на связь пока не выходил.
— Сами справимся! — бодро решил другой голос.
Тим так не считал — я поняла это в короткий миг, пока он выжимал из себя самоуверенную ухмылку. Тогда же стало ясно, что нет смысла предлагать помощь. Они не видят никого из нас, девочек, в своих делах.
Ну и ладно. Мы занимались своими.
Для «модификаций» я решила использовать взрослые пальмы, посчитав, что так будет быстрее, чем заряжать побеги, ведь деревья растут долго, а до момента плодоношения вообще проходят годы. Слишком сильно изменять и без того полезные плоды не хотелось, и я добавила лишь питательность, вкус и легкое цветовое разнообразие. Зато пришлось заниматься с каждой пальмой в отдельности, передавая стволам нужные качественные характеристики, и я провела на заросшем кокосами берегу не меньше недели с перерывами на проверку огорода.
Едва я успела покончить с пальмами (в их естественном состоянии), как явилась вторая жертва боевых действий — Алёшка, когда-то любимый из братьев, с перевязанной кровавой тряпкой кистью левой руки.
— Отправили к Валерке, — весело сообщил он, — но, раз ты здесь…
Размотав повязку, я увидела нормальную рану, ничего общего с давешним результатом нападения на Артема не имеющую, просто длинный глубокий порез.
— Враги? — скрывая беспокойство за иронией, спросила я.
— Нет, я сам, случайно. Мы тут, недалеко, оружие всякое делаем.
«Тут, недалеко» следует понимать как «в другом мирке».
Я приготовила для него чашку холодного чая и, пока он пил, залечила руку.
— Даже допить не успел, — пожаловался он. — Снова порезаться, что ли?
Алёшке не хотелось уходить.
— Отдыхай, — предложила я. — Заслужил, наверное.
Насколько ему хорошо здесь, в моем прохладном, ажурно затененном доме, пронизанном тонкими лучиками радостного солнечного света, было видно. Заразительно хорошо. Мне самой захотелось посидеть с ним рядом — вот и пригодился наскоро сплетенный диванчик. Я взяла вторую чашку.
В этом безмятежном покое меня вдруг накрыло насквозь яркое ощущение повторения — так уже было. В нашем детстве: его, малоподвижном из-за сложного порока сердца, и моем, богатом из-за того же самого беспечным легким состраданием. Мы вместе, сидя так же рядышком на распахнутой ради свежего воздуха веранде, учились читать — из чистого любопытства, ведь мне в четыре года было рановато, а его никто не заставлял, потому что незачем. Его жизнь висела на самом кончике тонюсенького волоска и в любой момент могла оборваться. Я стащила азбуку, и мы дурачились, подбирая к картинкам названия и буквы. Он был тогда таким близким… Я чувствовала, насколько важно для него это наше легкое общение, ведь больше никто не мог уделить ему столько времени, не боясь прикоснуться, расстроить или, наоборот, слишком сильно обрадовать, провоцируя тем самым перегрузку неполноценного сердца. У нас с ним долго было это общее сокровище — такая нежная, такая легкая, такая счастливая привязанность. Наверное, он был моей первой любовью… Сейчас, когда стыдиться подобных мыслей не нужно, мне было приятно так думать.
У Алёшки всегда был лучший в нашей семье характер — несмотря на бесконечные запреты и напряжение, внушаемое его бабушкой всем, находящимся рядом, и ее навязчивое преждевременное оплакивание, которое могло не расстроить только ребенка. Он всегда просыпался веселым, ему нравилось все, рядом происходящее, легко отходил от всяких огорчений, и даже злой язык Толи, почему-то считавшего красивое фальшивым, не мог испортить его светлое настроение младенца, готового стать ангелом. Возможно, этот свет и позволил ему прожить гораздо дольше, чем отмерили врачи. До десяти лет.