Воскрешенные
Шрифт:
— Какая-то ты неправильная мусульманка, — недоверчиво возразила Юля. — Никогда не видела, чтобы ты совершала намаз.
— Факт, — равнодушно согласилась Галя. — Я раскаиваюсь.
— А как быть неверующим? — заспорила с кем-то Валя. — Я ничего не знаю про рай, я хотела быть счастливой здесь, на Земле. Я, в конце концов, так долго ждала не того, для чего меня кто-то там предназначил, а другого. Я люблю. Мне не нужен рай, мне нужна любовь.
Оля прерывисто всхлипнула два раза.
Юля хотела сказать что-то трогательное и жизнеутверждающее, но ее опередила Аля.
— Твой Коля трахает шлюх. И особо не разбирается. Так лучше? Умереть захотелось?
Мне показалось, что где-то что-то лопнуло. Или разбилось. Разорвалось, сломалось, погибло.
— Что? — эхом на всеобщую потерянность отозвалась Оля.
Аля сникла. Я поняла — она сказала то, что давно хотела, но не могла, и теперь испытала облегчение, смешанное с горечью.
— У наших мальчиков есть другие девочки. В мирках. Хорошие такие девочки: любви и верности не ждут, ничего не просят, веселые, добрые, ласковые, всегда на все согласны. Неграмотные, правда, и моются не очень часто, но это и не важно.
Кинув эту затравку, она замолчала, будто уже боялась того, что скажут или сделают теперь ее подруги.
— Что? — повторила Оля, и голос ее дрогнул от гнева. — Откуда ты знаешь?
Аля вздохнула и отвела глаза.
— В определенный момент у парней появились определенные потребности, продиктованные, как выразилась Королева, их сильным мужским началом… ну и некоторым количеством эротических флюидов в атмосфере Острова, распространяемых одной парочкой, которая сама предпочла остаться непорочной. На нашем безрыбье проблема грозила конфликтами, поэтому Королева нашла самый лучший, с ее точки зрения, выход: нагрузила соответствующими обязанностями своих почитательниц в паре-тройке мирков. У них там что-то вроде общин при храмах: живут девушки вместе, выполняют несложные работы и типа богине молятся, урожайность и благополучие местных жителей обеспечивают. Что велит богиня, то и делают. Богиня благодарна, а задания не пыльные.
Валя, получившая ответы на все свои вопросы, молча закрыла лицо руками.
— А откуда я узнала — Королева сама же и рассказала. Ее выводила из себя моя гордыня, и она ткнула меня лицом в грязь, показав, как Юрка проводит свободное время… Да, он тоже там бывал. Любил меня и бывал там… И я даже морду ему расцарапать не могла, потому что Королева, как она сказала, уста мне запечатала.
— Но почему же ты… — начала было Галя, которая единственная сохранила способность говорить.
— Почему сейчас рассказываю? Наверное, печать спала. Наверное, нам предстоит умереть, и мы, по мнению Королевы, хотя бы не должны умереть дурами.
— Нет, — поправила Галя, которую островитянские страсти не касались, — почему ты, зная обо всем, с ним спала?
Аля сжала губы. Мне померещилось, или они стали синими? О, в воздухе уже мало пригодного для дыхания кислорода и много ядовитых примесей. Критически много. Почему я подумала, что задача решена? Им осталось совсем чуть-чуть.
— Я не хотела, — глухо призналась Аля. — Но он умел сделать так, что я сдавалась. Обещала себе, что это в последний раз, иногда держалась, но… Не знаю, как это объяснить. Я знала, что он грязный, но его любовь бывала сильнее моей чистоплотности. Она была такой, что заставляла обо всем забыть.
Валя отняла ладони от лица. На лбу остался бурый след. Кровь? Что же делать?! Почему я не могу придумать, чем им помочь?!
— Они все? На самом деле все?
Она говорила необычно замедленно и тихо.
Аля посмотрела на нее и слабо кивнула. Потом потерла висок, оставив на нем фиолетовый синяк.
— До недавнего времени я была уверена только в Германе. Но, из-за неразберихи с Аськиным отказом даже поговорить и Элькиными дурацкими домогательствами, Королева все-таки его туда отправила, и тут уж ни за что не поручусь.
— Спасибо, теперь лучше, — еле слышно произнесла Валя.
— Я не хочу, чтобы они нас спасали, — тоже замедленно и тихо казала Юля.
Оля опять заплакала, и я боялась увидеть цвет ее слез.
VIII
Никогда еще борьба со смертью не была такой мучительной. Стараясь думать о процессах, которые происходят в человеческом организме при нейтрализации отравляющих веществ, и пытаясь управлять этими процессами в организмах девочек, я постоянно сбивалась на возникавший перед глазами великолепно яркий мысленный образ сигары с тлеющим кончиком. Поминутно приходилось душить поднимавшееся внутри раздражение от того, что я занимаюсь другими, в то время как умираю сама — это было нечто новое, чужое, пришедшее вместе с потребностью в дыме. Я знала, что не умру без него, но это знание в тот момент казалось ненастоящим и ненужным.
Очень хотелось разделиться на шесть частей, чтобы дышать с каждой из девочек, чтобы, держа руки на лбу и груди у каждой, заставлять их жить и давать свои силы для этого. Но эта способность ушла. Мне оставалось лишь смотреть, как они умирают.
Они лежали тихо, не двигаясь и не разговаривая, не плача, дыша еле заметно. Только блестевшие из-под ресниц глаза выдавали, что они не спят, и сознание еще не покинуло их измученные тела, хотя, наверное, зрение уже отказывало им, да и слух тоже.
Уже наступила ночь. Я зажгла свет, чтобы девочкам не так страшно было лежать в темноте, и чтобы они хотя бы не чувствовали одиночества. Если это было важно…
Неужели они правы? Неужели Королева сбросила их со счетов, когда последний портал закрылся? Но ведь она чувствовала к ним что-то, сердилась на них и награждала, заботилась о них… До сегодняшнего дня.
Неужели ни один из богов не видит смысла их спасать? Неужели для бога это так трудно?!
Второй волной на меня накатила еще большая слабость, чем несколько часов назад. Я боролась с собой, но не могла заставить себя подняться из кресла, а все вокруг стало заволакиваться дымкой.
Но дымку вдруг прорезал лучик. Голубая нитка света пробила крышу и ворвалась в зал, а за ней синхронно еще пять таких же, и я только успела подумать, что всё — газ разъедает замок, как лучики обернулись черными фигурами, которые за долю секунды завернули тела девочек в серебристые коконы и склонились над ними.
В следующий миг замок вспыхнул. Горячий белый свет залил все пространство, и ослепил, и оглушил, и лишил равновесия. Вот что было действительно страшно — страшнее, чем миг смерти, наполненный болью.