Воскресший для мщения
Шрифт:
Однако, когда судья медленным равнодушным голосом стал зачитывать приговор, Лычкин напрягся до такого состояния, что, казалось, он сейчас потеряет сознание…
«… к тринадцати годам с отбытием наказания в колонии строгого режима с конфискацией имущества», — произнес, наконец, судья, и глаза Лычкина блеснули радостью. Как-то дернулся и Сидельников, бросил взгляд на Веронику Ивановну и поднял вверх большой палец правой руки.
«Это победа, Вероника Ивановна, победа!» — крикнул он. — «И это ещё не все! Еще не вечер, я тут же подаю апелляцию в вышестоящий суд… Поборемся, мы ещё поборемся…
И наверняка бы поборолся, но… слишком сильными оказались впечатления для полнокровного пятидесятипятилетнего
— Эх, Гавриил Михайлович, — развел руками Сидельников, узнав о случившемся. — Не выдержало сердечко. Как выяснилось, он вообще был очень больным человеком, так определило вскрытие, сосуды ни к черту… Работал много, пожил хорошо, не жалел себя… Нет слов, Вероника Ивановна, просто нет слов… Редкий человек, так держался, так радовался приговору, и на тебе… Еще раз, мои вам глубочайшие соболезнования…
— Довели, гады, — простонала мать. — В камере сорок человек сидело, воздух портило… Разве он к такому привык? А ему же, как-никак пятьдесят шестой год пошел, Петр Петрович… Да, умеют у нас угробить…
Сидельников получил свой гонорар и откланялся.
— А вообще-то, отец преступник или нет? — задал идиотский вопрос наивный Михаил, полагавший, что роскошная жизнь их семьи была предопределена откуда-то свыше.
— Все на свете относительно, сынок, — усмехнулась мать. — Сам знаешь, в каком лживом обществе живем… А отец… Он молодец, наш папочка… Его голыми руками не взять… Улетел он от них… Правда, и от нас тоже…
— А как теперь… все это? — обвел руками Михаил, придавая словам более широкий смысл. — С конфискацией ведь…
— Как? — тяжело вздохнула мать. — Квартиру эту отберут, дадут другую, дача оформлена на меня, одна машина на тоже на меня, другая на дядю Борю, посмотрим… Кое-что отдадим, а остальное… Потом узнаешь, — хитро усмехнулась она.
Практически, так все и получилось. Вместо четырехкомнатных апартаментов в элитном доме на Ленинградском проспекте осенью переехали в двухкомнатную хрущебу на Каширском шоссе. А дачу и машину дед, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, сумел отстоять, доказать документально, что и то и другое куплено на его деньги, более того, дача построена его руками и руками его умельцев-друзей. «Волга» просто принадлежала отцовскому брату Борису Михайловичу, директору ресторана, но он сказал, что она в полном распоряжении Вероники Ивановны. А пока ей хватало и «девятки», тем более, что и водить машину оказалось некому…
… А ещё через месяц мать объявила сыну, что ему от наследства отца кое-что причитается.
— Вот тебе сынок, пятьдесят тысяч наличными, и «девятку» переоформим на тебя, когда подрастешь…
— Да? — насторожился Михаил, желая, чтобы все было поделено поровну. — А сколько же у отца было всего?
Мать усмехнулась и многозначительно покрутила пальцем у виска.
— Мишенька, у нашего папочки ничего не было, никаких наличных денег, никаких сберкнижек, ничего вообще… Государственную квартиру отобрали, дали вот это, — она с презрением оглядела крохотные, с низкими потолками, комнатушки хрущебы, дача давно уже оформлена на меня, потому что её построил мой покойный отец Иван Васильевич, ветеран войны, столяр-краснодеревщик, построил своими руками и руками своих друзей… Он же презентовал мне «девятку», также оформленную на меня, и я дарю её тебе. «Волга» записана на дядю Борю, а деньги? Какие там могут быть деньги у скромного советского работника торговли, несправедливо арестованного и павшего жертвой произвола? Никаких денег… Вот пятьдесят тысяч завалялись, бери, владей… Трать, как хочешь, но желательно с умом. Больше капать не будет, сынок…
Михаил поглядел в пустые глаза матери и понял, что ничего он от
… Примерно через полтора года у матери появился молодой любовник по имени Эдик. Черноволосый, с коротко подстриженными фатовскими усиками, неизвестной национальности и рода занятий, он появился неизвестно откуда. Поначалу он приходил редко, потом стал приходить часто, а потом переехал совсем. Перебрался к ним с большой спортивной сумкой на плече, целыми днями торчал дома, слушал музыку, играл на гитаре, курил дорогие сигареты и пил коньяк. По доверенности от дяди Бори гонял «Волгу».
Михаил поначалу терпел присутствие нахлебника молча, а потом, правда, в его отсутствие, задал матери прямой вопрос, что этот человек вообще здесь делает? Мать покраснела, глаза её заблестели злобным блеском, и она, вскочив с места, закричала истошным голосом, бегая по комнате:
— Мне только сорок два года, черт побери! — вопила она, хотя сын прекрасно знал, что ей пошел сорок четвертый год. — Я ещё не старая женщина! Мне что, прикажешь ложиться и помирать, дорогой сыночек? Рановато ты меня решил похоронить… Я хочу ещё пожить, я люблю Эдика, он любит меня, нам хорошо вместе… Ты уже взрослый, в мое опеке не нуждаешься… Так чего же ты лезешь в мою личную жизнь? У нас, как никак, две комнаты, только благодаря мне в однокомнатной не оказались, или вообще в коммуналке… Так что, всем места хватит… Дача есть, у тебя со временем будет своя машина, деньги, и все, между прочим, благодаря мне… Сколько мне трудов стоило все это сохранить, скольких людей пришлось подмазать, один этот проклятый Сидельников в такую копеечку обошелся… И тебе могла бы вообще ничего не дать…
— Я представляю, сколько ты оставила себе, — сузил глаза Михаил.
— А вот это не твое дело, сынок, — глаза матери стали совсем уже злыми и опасными. — Ты живешь, как у Христа за пазухой, а тебе все мало… Жадный ты очень, балованный… Нет, сыночек дорогой, не буди лихо, пока тихо…
На время Михаил заткнулся, затаив лютую ненависть к наглому Эдику. Его безумно раздражало присутствие в квартире этого красавчика с масляными глазами. А один раз он просто застал Эдика на матери.
— Стучаться надо! — закричала мать, махая раздвинутыми в стороны ногами. Эдик лишь обернулся и поглядел на вошедшего юношу своими черными как смородины глазами и сально улыбнулся. Михаил в жуткой досаде захлопнул дверь спальни.
Через некоторое время Эдик вышел из спальни, облаченный в отцовский голубой махровый халат и чинно прошествовал в ванную. Включил там воду и долго мылся. А потом вышел оттуда, закурил ароматную сигаретку, похлопал Михаила по плечу, подмигнул своим черным масляным глазом и снисходительно произнес:
— Такие вот они, старичок, дела…
Михаил позеленел от злости и осознания собственного бессилия. Он понимал, что обязан был мощным сокрушительным ударом сбить мерзавца с ног, но он не сделал этого. Даже ответить ничего не смог. Он просто пошел и напился. Пришел домой вдребезги пьяный, а затем они пили водку на кухне с Эдиком, хлопали друг друга по плечу и даже целовались. А мать наблюдала эту позорную сцену с нескрываемым одобрением.
— Жизнь течет, старичок, куда денешься? Живым жить, — бубнил Эдик.
— Все путем, старик, все путем, никаких проблем, — отвечал шестнадцатилетний Михаил и тянулся за очередной рюмкой.
— Давайте жить дружно, — елейно улыбаясь, произнесла мать, и при этих словах Михаила вырвало прямо на пол кухни.
… Так и прошло два года. Эдик то надолго куда-то пропадал на радость Михаилу, затем появлялся вновь. И когда он призадержался у них совсем уже надолго, Михаил принял решение.
— Я, пожалуй, сниму себе квартиру, — пробасил он, стараясь не глядеть в глаза расцветшей за это время, румяной и пышной матери.