Восьмая горизонталь
Шрифт:
– И правильно сделал, – решительно сказал Крячко. – Дураков, как известно, и в церкви бьют.
Гуров молча кивнул. Он разделял возмущение генерала и своего друга. В самом деле, как теперь эти парни станут относиться к людям в милицейской форме? Что скажут своим родителям? Однокурсникам? Подружкам? Захотят ли в следующий раз хоть пальцем пошевелить, чтобы помочь милиции? Вот то-то и оно…
Орлов же заводился все сильнее. Его глубоко задевало то, что в массе своей россияне относятся к правоохранительным органам, мягко выражаясь, без особо теплых чувств. Никакие сериалы про «разбитые фонари» да милицейскую собачку
– Н-ну, работнички, мать их в душу через семь гробов, – с чувством произнес Петр Николаевич и расстегнул воротничок рубашки, словно тот душил его. – Н-ну, районщики долбаные, ну, блюстители порядка хреновы! Словом, с трех парнишек взяли подписку о невыезде, а остальных троих продержали в «обезьяннике» аж до сегодняшнего утра! Пока я не разобрался и этого безобразия не прекратил. А вместо того, чтобы извиниться за хамство, чуть ли не уголовное дело заводить вздумали на паренька, который майора по роже приласкал. Нападение, понимаешь ли, на сотрудника милиции при исполнении им служебных обязанностей. За такое исполнение служебных обязанностей ничего другого, как по роже, и не полагается. А если бы мне Сережа Гаранин не позвонил? Запросто парнишка мог под суд угодить! Не-ет, я этого так не оставлю. Я уж постараюсь, чтобы этот, с позволения сказать, заместитель получил взыскание по неполному служебному соответствию.
– Ладно, восстановил ты справедливость, и молодец. Что там за предмет загадочный, о котором ты упоминал? Который убийцы на труп положили? – нетерпеливо спросил Гуров.
Орлов достал из кармана кителя прямоугольный листок глянцевой бумаги, положил его на стол перед сыщиками.
– Вот. Смотрите. Это точная копия, один к одному. Только что на принтере распечатал с фотографии, которую мне из отдела прислали. Так вот эта штуковина и выглядит. Кстати: не забудьте у районщиков изъять оригинал. И на отпечатки проверьте, эти ослы не догадались. Оригинал выполнен не на бумаге, а на чем-то вроде картона. И рисунок тоже с двух сторон.
Гуров и Крячко склонились над листком.
Это был прямоугольник величиной с четверть стандартного листа А4. Одна половина его была красного цвета, другая оставалась белой. Две продольные полосы одинаковой ширины. В центре каждой из полос виднелось крупное, доходящее до края листка изображение значка, которым обычно обозначают пиковую карточную масть. Острия значков были направлены навстречу друг к другу и соприкасались. В результате получалось что-то вроде стилизованной восьмерки. Граница между белой и красной полосами выступала осью симметрии, делила восьмерку пополам по перетяжке. Значки были черные.
Лев перевернул листок. Точно такая же картинка: две продольные полосы и черная «восьмерка» из двух пик в центре.
Гуров пожал плечами, посмотрел на Крячко. Тот тоже только руками развел.
– Что бы это такое могло быть? И что означать? – спросил Станислав, ни к кому конкретно не обращаясь, но глядя на Петра Николаевича.
– Я думал, что вы мне это растолкуете, – довольно ехидно откликнулся генерал. – Понятия не имею!
– Если не обращать внимания на черную фиговину в центре, то по расцветке похоже на национальный флаг Польши, – задумчиво сказал Гуров. – Или княжества Монако. Смотря какую полоску верхней считать. Оба флага красно-белые. У поляков сверху белая полоса. А у княжества – наоборот. А вот значок… Тебе, Стас, он ничего не напоминает? Из польской геральдики?
– Пожалуй, нет, – после недолгого молчания отозвался Крячко. – Надо уточнить у специалистов. Не такой уж я великий знаток польской геральдики. Тем паче геральдики княжества Монако. И вовсе не обязательно эта штуковина как-то связана с флагами! Хоть да, похоже на польскую бандеру. Еще бы вместо этого непонятно чего в центр белого орелика…
– Бандеру? – переспросил Гуров.
– Или прапор. Флаг, знамя. Думаешь, откуда звание «прапорщик» пошло?
– Давайте с другого конца попробуем, – сказал Орлов. – Ясно, что этот листок что-то символизирует. Так?
Сыщики дружно кивнули в знак согласия.
– Спросим себя: ради чего убийцы оставили на свежем трупе некий символ? Да еще и сфотографировали труп с этим символом, причем предельно рискуя, подвергаясь серьезнейшей опасности быть захваченными на месте преступления? Я вижу только одно объяснение.
– Я тоже, – мрачно произнес полковник Гуров. – И очень мне оно не нравится. Прямо очень!
– Намекаете, что старика кто-то заказал? Что фотография трупа с этой непонятной бумаженцией на груди предназначена для заказчика? Вроде отчета о проделанной работе? – спросил Стас.
– Какие тут намеки, – печально вздохнул генерал Орлов. – Тут прямым текстом: заказуха. Иначе концы с концами не сходятся. Вот, в частности, и поэтому я хочу, чтобы делом занялись вы. Отлично знаю, что влезать в дело с признаками заказного убийства вам не улыбается. Не мальчик, помню, что раскрывается таких дел хрен да маленько. Даже самые громкие и то зависали. Хоть по ним неплохие специалисты работали. Но вы-то не просто неплохие. Вы у меня уникальные и неповторимые, а?
Вновь Гуров и Крячко переглянулись. Нет, конечно, Петр мог просто приказать. Вот только обычно он поступал иначе: словно бы подводил их к мысли, что это их дело. Чтобы самим хотелось за него взяться. Хорошим практическим психологом был генерал Орлов. Только в данном случае особо настраивать сыщиков не было необходимости.
За десятилетия работы в милиции Лев Иванович Гуров не сделался ни циником, ни пессимистом, ни мизантропом. Хоть предпосылки к тому были: оперативникам постоянно приходится иметь дело с изнанкой жизни, сталкиваться далеко не с лучшими представителями рода человеческого. Однако полковник Гуров по-прежнему, как и в молодости, придерживался убеждения, что настоящих негодяев на свете мало. Иначе человечество давно бы перегрызлось окончательно и бесповоротно, сгинуло бы почище динозавров без всякого ядерного апокалипсиса.
Просто большинство то ли боится, то ли стесняется быть хорошими, порядочными людьми. Делают гадости и подлости словно из-под палки. А потом сами же страдают из-за этого, тяжко мучаются…
Но вот это убийство… Было в нем что-то непередаваемо мерзкое! Убить глубокого старика, ветерана войны, да еще накануне Дня Победы!.. Совсем для этого человеческий облик нужно потерять. Тем более, если это заказуха. Значит, преступление заранее продумано, спланировано, четко выстроено. На аффект и временное умопомрачение не спишешь! Какими же мерзавцами нужно быть, чтобы пойти на такое злодеяние…