Восьмерка
Шрифт:
— Привет, — почему-то шепотом сказала она. — Ты что тут делаешь?
— На тебя смотрю, — сказал я.
Она кивнула, пропустив ответ, и озадаченно оглянулась на трибуны.
— Пойдем, — позвала.
В конюшнях тяжело и мутно пахло, впрочем, совсем не противно. Стояла полутемь, редкие лампочки горели в полнакала.
— У вас патруль? — спросила Гланя, заводя свое большое и послушное животное в стойло.
— Да, — ответил я.
— Ты на машине? — еще раз спросила она, привязывая коня.
— На
— Слушай, — сказала Гланя. — Ко мне там приехал мой парень, встречает меня. На трибунах сидит. И еще один мой парень приехал случайно… В общем, меня сразу три парня там ждут. Так совпало. Я не могу через главный выход… Они там все на разных скамейках, и ни один не знает, что он не один… Что-то нехорошее будет, если я выйду.
Я улыбнулся.
— Чего ты улыбаешься? — спросила она, сама улыбаясь.
Я не ответил.
— Тут есть запасная дверь, — сказала Гланя, — на площадку для разгрузки транспорта… С площадки дорога тоже ведет к главному выходу, но если подогнать машину… Понимаешь? Меня можно незаметно вывезти!
Я вызвал по рации Лыкова.
— Будь добренький, подрули к запасному выходу!
Пока я держал рацию у лица, Гланя внимательно слушала наш разговор.
Потом успокоенно кивнула и сказала:
— Только мне нужно переодеться. Это быстро.
Мы прошли еще одним коридором куда-то вправо, навстречу попался самый настоящий цыган, молодой, в красной рубахе, в бусах и серьга в ухе.
— Аглайка, — позвал он, как мне показалось, жалобно.
— Отстань… иди лошадь покорми, — сказала она ему и взяла меня за руку. Я запнулся о какой-то хомут и выругался.
— Осторожно, — повторила Гланя несколько раз, пока мы шли. — Тут осторожно… И тут… — потом толкнула дверь в раздевалку с шестью железными кабинками, и я сразу же взял ее за плечи и развернул к себе.
— Осторожно, — еще раз вздохнув, попросила она, и зубки ее щелкнули так, словно она раскусила последний карамельный орешек.
— Я осторожно, — сказал я.
С этим своим Буцем Гланька позвонила мне второй раз в жизни.
Первый звонок случился на следующий же день после танцпола, где я впервые увидел, как она отбивает ритм рукой.
Не помню о чем, мы проговорили по телефону часа полтора, перебивая друг друга, радостно спотыкаясь на длинных предложениях и не замолкая.
Казалось, счастье подступило так близко, что можно задохнуться. Еще сутки после разговора я чувствовал к телефону почти человеческую нежность, словно он тоже был — при чем.
Затем она три дня не звонила, на четвертый я не выдержал, собрался и, прикинув время начала ее занятий в инязе, — Гланька училась на вечернем, — поймал ее у подъезда.
Она спросила — речь ее была пряма и стройна, как таблица умножения, — не в патруле ли я.
— Я ж в
— Действительно! — бросив на меня быстрый взгляд, ответила она тем же тоном, каким разговаривала с главой делегации.
И замолчала, так как переводить было некого и некому. Даже в позднеосеннем воздухе образовалась полная ясность.
Я попытался, еще не веря, поймать ее взгляд. С наспех нарисованной улыбкой она мазнула по мне глазами и тут же скосилась куда-то в сторону. Постукивая носком сапожка, закусила нижнюю губку.
— Беги, — сказал я, шмыгнув носом.
Она коротко кивнула, на ресницах вспыхнул первый снежок — так вспыхивает табак, когда затягиваешься сигаретой, — и действительно почти побежала к автобусной остановке, что была ровно напротив ее подъезда.
Теперь я сидел с трубкой в руке и слушал гудки. Спать хотелось ужасно, да и что еще оставалось делать.
Во второй раз за утро я накрепко заснул, но ощущения были странные: дышать было холодно, как будто я спал с открытой форточкой, зато тело парилось и медленно тлело где-то в области живота.
Иногда во время пробуждения приходит нестерпимое понимание чего-то, какой-то очередной нелепости сущего.
На этот раз, выныривая из сна, с холодным ртом и горячим животом, я вдруг с кошмарным, бешеным, обнаженным удивлением осознал, как глупо то, что происходит между мужчиной и женщиной. Это же несусветная блажь! Раздеваются оба и изо всех сил трутся друг о друга самыми неподходящими для этого, маркими, постоянно отсыревшими местами. И стараются делать это как можно чаще, пока не истираются в хлам. А зачем? Зачем все это?
…Боже мой, что ж ты с нами наделал-то…
Некоторое время, разминая до лохматых искр глаза, я еще жил с этим пониманием, а потом оно медленно истаяло, испарилось, совсем ничего не осталось от него в голове.
«Позвонить пацанам или нет?» — все решал я, наворачивая круги по квартире. Съел яишенку из одного яйца и носил с собой из кухни до кровати и назад большую кружку чаю.
Решил, что лучше поехать, рассказать — чего по телефону-то. Тем более… наверняка, это все пьяный базар. На нож посадит мусорка, конечно. Так мы и поверили.
Позвонили в итоге мне, пока я возился с носками и, поднимая перед собой, разглядывал их на свет, как фальшивые деньги.
— Аглая у тебя? — спросил мужской голос.
— Чего? — не понял я.
— Аглая у тебя?
— А ты кто? — спросил я, хотя сам уже, кажется, понял.
— Она звонила тебе сегодня утром, пес, — не отреагировали на мой вопрос с другой стороны провода.
— Сам ты пес, — сказал я. — Иди в зеркало на себя посмотри.
— Помолись, — дали мне совет на прощание.