Воспарить к небесам

Эшли Кристен

— Земля вызывает Амелию. Ты здесь, детка?

Я резко тряхнула головой и сосредоточилась на зовущем меня Микки, в глубоком голосе которого слышалось веселье, и он произносил мое имя этим голосом, делая со мной вещи, которые я отказывалась чувствовать.

— Извини, долгий день.

— Держу пари, так оно и есть, — пробормотал он, глядя на меня веселым взглядом (чего я не хотела видеть). Он на дюйм приподнял коробку, которую держал в руках. — Звонил Джуниор, сказал, что завтра важный день. Ты мне не сказала.

Я этого не сделала, и не потому, что избегала

его (что было правдой), а потому, что совершенно забыла.

— Не сказала, Микки, — призналась я. — Мне очень жаль.

Он продолжал ухмыляться.

— Никаких извинений, детка. Я не упустил из виду, что твой дом на прошлой неделе был центром активности. Но мы с детьми пошныряли по дому, и подумали, что могли бы внести свою лепту.

— И получить кекс.

Это было сказано одним из созданий рядом с ним, и я, наконец, обратила свое внимание на мальчика и девочку, стоявших по обе стороны от Микки. Увидев их, я поняла, что Микки и его бывшая жена выбрались из того, что натворили мы с Конрадом.

И это относилось к его дочери, которая явно была старшей и выглядела очень похожей на своего отца, за исключением того, что была девочкой, значительно ниже и очень пышной, все еще обладающая тем, что, вероятно, можно назвать предподростковым детским жирком.

У его сына были темно-русые волосы, но, к счастью, он унаследовал от отца голубые глаза. У него также было тело, которое еще не заявило о своих полных намерениях. По некоторым предположениям, дочери Микки было около тринадцати или четырнадцати лет, а его сыну, возможно, десять или одиннадцать.

— Моя девочка, Эшлинг, — сказал он, кивнув на девочку. — Произносится Эшлинг, но пишется по-ирландски Эйслинг. — Такое практиковалось, и я понимала, что он дал своей девочке красивое имя, но немного все запутал. — Киллиан, тоже пишется по-ирландски, — заявил он, повернув голову в другую сторону, к мальчику. — Первая буква «С», а не «К».

— Поняла, — пробормотала я. — Эш и Килл. Я обязательно напишу вам так на рождественской открытке. — Это заставило Микки улыбнуться, Киллиана усмехнуться, а голубые глаза Эшлинг блеснули, как у ее отца. — Как насчет того, чтобы вы трое вошли, бросили это и взяли по кексу? — пригласила я.

— Потрясающе, — объявил Киллиан и помчалась прямо на кухню, что вызвало у меня острую боль в сердце, скорее всего потому, что я хотела, чтобы это сделал кто-то из моих детей.

— Спасибо, эм… миз… — сказала Эшлинг выжидающе.

— Никаких миз, — ответила я с улыбкой и отошла в сторону. — Меня зовут Амелия.

Она посмотрела на своего отца, он вошел в дом, затем кивнула мне и последовала за ним.

Я закрыла за ними дверь и повторила свое приглашение.

— Угощайся кексами. Или печеньем, если хочешь.

Эшлинг побрела на кухню.

— Просто к сведению, — начал Микки, и я посмотрела на него, чтобы увидеть, что он поставил коробку на пол у края верхней ступеньки, спускающейся в гостиную. — Мои дети не имеют права называть взрослых по именам.

— О, — пробормотала я, чувствуя себя сбитой с толку, думая, что сморозила глупость.

— Это ничего, — сказал

он тихо и быстро, а затем снова улыбнулся своей легкой улыбкой. — Она бы все равно не назвала тебя Амелией. Она, вероятно, избегала бы называть тебя как-нибудь, пока не получила бы разрешение называть тебя тетей Амелией, как они обращаются к своим старшим, с которыми у них тесные отношения.

Казалось, Микки был довольно строг со своими детьми.

Я не знала, как отнестись к этому, кроме как напомнить себе, что в любом случае это не мое дело. Поэтому я просто кивнула.

— А еще я хочу сказать, — продолжал он, понизив голос, — что ты вкалываешь как проклятая. — Он махнул рукой в сторону комнаты. — Так что, мы это разгрузим и пометим. Не круто, что мы свалили на тебя этот хлам в последнюю минуту.

Как же прекрасно, что он заметил.

И все же я не думала, что для него было на пользу здесь зависать (для меня было на пользу), поэтому я заверила его:

— Это очень мило, но я в порядке. Ваша коробка маленькая, это не займет много времени.

Изучая меня некоторое время, он не выглядел уверенным.

Потом он спросил:

— Ты в порядке?

Я подумала, что это был странный вопрос, поэтому ответила:

— Конечно.

Он продолжал изучать меня, спросив:

— Ты ешь?

Именно тогда я поняла, что с тех пор, как утром съела хлопья, я не ела ничего, кроме теста для кексов, слизанного с лопаточки.

— Я в порядке, Микки, — сказала я ему.

Он не переставал изучать меня несколько мгновений, прежде чем посмотрел на кухню, бормоча:

— Будешь в порядке, когда с распродажей будет покончено, и ты сможешь устроиться и расслабиться.

Он ошибался.

Я уже довольно долго расслаблялась.

Теперь мне нужно было пнуть себя под зад по целому ряду причин.

— Да, буду, — соврала я и продолжила лгать. — Когда завтрашний день закончится, все будет хорошо.

— С этим я помогу, — сказал он. — В воскресенье я принесу еду и выпивку, и ты придешь. Я разожгу гриль, поджарим сосиски, курицу. Ты расслабишься за бутылочкой пива и поболтаешь со мной и детьми, будешь свободна делать все, что захочешь. — Он наградил меня еще одной улыбкой с пляшущими искорками в голубых глазах, а я не хотела, и в то же время страстно желала, чтобы он продолжал одаривать меня ими. — Если захочешь, чтобы в конце вечера я посадил тебя в свой грузовик и отвез через улицу, с меня не убудет.

Так же, как мне стало хорошо от его слов о моем доме, пахнущем божественно, от этого приглашения мне стало плохо.

Плохо, что мне не позволено было чувствовать.

Плохо, что я чувствовала, потому что ни один мужчина, заинтересованный в женщине определенным образом, не привел бы своих детей к ней домой в мгновение ока, а затем пригласил ее на воскресный пикник, чтобы «расслабиться» и «освободиться».

Мужчина, заинтересованный в женщине, тщательно и дотошно планировал бы такие встречи с детьми, и они произошли бы только после того, как он бы понял, что хочет, чтобы женщина, которую он приглашает, была приглашена снова.