Воспарить к небесам

Эшли Кристен

— Да, — пробормотал Киллиан, будто ему не хотелось этого делать.

— Тогда мы встанем пораньше и придем сюда, чтобы помочь завтра миз Хэтуэй продать все это, — распорядился Микки.

— Это действительно не… — начала я, но остановилась, когда взгляд Микки скользнул в мою сторону.

Замечание принято. Абсолютно.

Я видела глаза Микки Донована дружелюбными, улыбающимися, смеющимися, задумчивыми, оценивающими.

Но этот его взгляд сразу же давал понять, что когда Микки говорил, его дети слушались, и никто не смел возражать.

Проблема

была в том, что я не хотела, чтобы Микки приходил ко мне домой. На самом деле семьи Джози и Джейка, Джуниора и Алиссы должны были быть здесь в шесть тридцать, так что Микки с детьми мне бы не понадобился.

Я посмотрела в его голубые глаза и решила промолчать.

Микки прервал зрительный контакт со мной и перевел взгляд с мальчика на девочку.

— А теперь пожелайте миз Хэтуэй спокойной ночи, и идем домой.

Я получила два пожелания спокойной ночи, один недовольный (Киллиан), один тихий (Эшлинг) и, когда они направились к двери, ответила тем же.

Микки повторил пожелание.

Я ответила и ему.

У самой двери Микки остановился и приказал своим детям:

— Осторожно на улице, я сейчас.

— Ладно, папа, — пробормотал Киллиан, волоча ноги через мой двор.

— Парень, дорожка, — приказал Микки.

— Ох, точно, — Киллиан посмотрел на меня, меняя направление и направляясь к моей дорожке. — Извините, миз Хэтуэй.

Я хотела ему сказать, что не думаю, что его ноги повредят мою траву, просто ступая по дерну, и он может пойти по более прямой тропинке к своему дому, но не стала.

— Все в порядке, малыш.

Он улыбнулся мне.

Эшлинг молча положила руку брату между лопаток и повела его вниз по дорожке.

Микки стоял и смотрел.

Я тоже.

Когда они благополучно пересекли улицу и Киллиан уже мчалась по двору, а Эшлинг петляла позади него, Микки повернулся ко мне.

— Их мать пьет.

Из-за его откровенной честности и неожиданности признания, я ничего не могла ответить, только смотрела.

— Я говорю тебе это потому, что по большей части она в норме, — продолжал он. — Но в остальное время просто невозможна, так что все в городе знают об этом, а значит, в конце концов, ты тоже узнаешь.

— О Боже, Микки, — прошептала я. — Не знаю, что сказать.

— Не надо ничего говорить, — сухо ответил он. — Время покажет, правильно это или нет, что я положил конец этому кошмару, чтобы у моих детей был один дом, где бы у них там все время был родитель, нужен он им или нет, а не родитель, который одну половину времени заботится о своих детях, а другую половину прикрывает то дерьмо, что творит его жена. И хорошая новость в том, что, когда она с детьми, она в норме. А плохо то, и мне это ненавистно, что мне приходится держать своих детей подальше от их мамы.

Я сжала губы, потрясенная его рассказом, опечаленная им, и не зная, что сказать или сделать.

Микки же наоборот, знал, что делать, поэтому продолжил:

— Я также говорю тебе это, потому что Эшлинг любит печь, находиться со своей семьей, заботиться о нас во многих отношениях. Но не тогда, когда она

рядом с женщиной, у которой к руке приклеен бокал вина, которая бормочет что-то себе под нос, роняет муку и забывает, сколько сахара положила.

Боже.

Бедная Эшлинг.

— Хорошо, — тихо сказала я. Прозвучало неубедительно, совершенно не достаточно, и даже не покрывало ни капли из того, что я чувствовала или хотела сказать, но это было единственное, что я могла из себя выдавить.

Микки продолжил:

— Для меня это отстой, но я строг, потому что она не такая. Где-то в глубине души она знает, что должна загладить свою вину перед ними, и позволяет им творить кучу дерьма, которую она не должна позволять.

Это прозвучало почти как удар по больному, но, очевидно, что я ничего не сказала, что было хорошим решением, потому что Микки пока еще не закончил.

— А еще хреново, что мы с детьми должны полагаться на этот городок, — продолжил он, и его голубые глаза стали полны решимости. — И ты в этом городке, дорогая, прямо через дорогу. Моей Эш много не требуется. Она самая лучшая девочка на свете, и не только потому, что ей четырнадцать и она достаточно умна, чтобы понимать, что простые вещи в жизни могут принести больше всего радости. Это значит, что она с удовольствием шлепала вместе с тобой глазурью по кексам, даже если потратила на это минут пятнадцать. Она будет помогать тебе и завтра. И я скажу сейчас, я ценю, что ты позволила ей это.

— Я… — я замолчала, потому что боялась, что начну плакать. Я сделала глубокий вдох, подавила желание и выпалила: — Я буду через дорогу для нее или Киллиан в любое время, когда ты или они будут во мне нуждаться.

Так, ну и зачем я это сказала?

Зачем?

Это были дети Микки и им следовало приходить вместе с Микки. Я не могла одновременно избегать его и дружить с его детьми.

Тем не менее, я знала, что собираюсь это сделать, и при этом, вероятно, потерплю впечатляющую неудачу в части избегания Микки.

Это дало мне ощущение, что я попала в беду, и со всеми другими чувствами, которые я похоронила, это было действительно не хорошо.

Он протянул руку и легко коснулся пальцем тыльной стороны моей ладони. Это мимолетное прикосновение послало мурашки по моей руке, плечу и груди, прямо к двум конкретным целям.

Я стояла неподвижно и позволяла ему, и мне это нравилось — нет, я это полюбила — но в то же время я была ошеломлена этим ощущением, будто никогда за всю свою жизнь не испытывала ничего подобного.

И благодаря этому глубокому переживанию Микки сделал его еще более глубоким, нежно сказав:

— Спасибо.

Когда я ответила, мой голос был низким и хриплым, и я надеялась, что это объяснялось эмоциями по отношению к его детям, а не тем фактом, что меньше чем на полсекунды он мог дотронуться до тыльной стороны моей руки, и это заставило мои соски затвердеть.

— Не за что.

Он кивнул мне.

— Увидимся утром, Амелия.

Я подавила побежденный (или, возможно, возбужденный) вздох и заставила себя улыбнуться.