Воспарить к небесам
Шрифт:
Внешний вид дома заставил меня думать, что внутри он будет кричать о прибрежном штате Мэн.
Я была слегка удивлена, что ошиблась.
Посмотрев налево, в гостиной, над каменным камином, я увидела красивый морской пейзаж со старомодной лодкой. Там же были одни из тех красочных стеклянных вещичек, что развешивали на стены в паутине веревок.
Вот и все.
Все остальное было обставлено удобной мягкой мебелью, что-то — из красивого твида (кресла), что-то — из потертой кожи (диван). Столы были уставлены всевозможными предметами — от старинного
Справа был длинный коридор, который, как я подозревала, вел в спальни и ванные комнаты.
Следуя за Киллианом, я увидела на стенах гостиной искусно развешанные рамки, в которых в основном были фотографии детей Микки, начиная с младенчества и до недавнего времени. Они чередовались с фотографиями того, что, на мой зачарованный взгляд, казалось Микки с младенчества до подросткового возраста и даже во взрослой жизни.
На них был Микки (возможно), лежащий в одном подгузнике на меховом коврике перед камином, задравший голову, и хихикающий на камеру. А еще Микки в униформе Малой Лиги, позирующий в кепке с битой на плече, с улыбкой, которая превратится из милой на этой фотографии до останавливающей сердце теперь.
И еще одна — Микки, лет тридцати пяти, прислонившийся к передней части пожарной машины.
Там также были вставленные в рамки произведения искусства, сделанные детской рукой, некоторые из них были подписаны «Эшлинг», другие — «Киллиан».
И, наконец, присутствовали и пустующие места, не соответствующие тщательному расположению рамок.
Пустые пространства, свидетельствующие о том, что это был дом семьи Донован, учитывая, что в какой-то момент они более чем вероятно были заполнены фотографиями жены Микки, возможно, их свадьбы, их совместными и семейными фото, но теперь они исчезли.
Я знала, как эти пустые пространства ощущаются в реальной жизни, поэтому к тому времени, когда я добралась до задней части дома, у меня на сердце было тяжело.
Пройдя через вход в гостиную, я сразу же получила возможность заглянуть в длинную большую комнату с открытой планировкой.
Справа была большая кухня с блестящими, привлекательными деревянными шкафами и гранитными столешницами, отделенная баром от гостиной слева, в которой была обустроена большая зона, выходящая на телевизор с плоским широким экраном, висящим на стене над другим, меньшим и менее формальным, каменным камином.
Это пространство тоже не было импозантным. Чисто семейная обстановка, с толстыми коврами на деревянных полах, привлекательным диваном с высокими спинками, из очень темно-фиолетового твила, массой подушек всевозможных размеров, разбросанных вокруг, и покрывалами — все для максимального отдыха.
Вокруг дивана стояли расставленные то тут, то там лампы, которые могли светить ярко, скажем, если
Длинный, широкий, тщательно выструганный из темного дерева прямоугольный журнальный столик с выдвижными ящиками по бокам занимал середину зоны. На нем стоял прекрасный шар, наполненный песком бордового цвета, с толстой свечой внутри с ярусами синего, фиолетового и зеленого цветов.
Глядя на эту свечу, я поняла, что, уходя, бывшая жена о ней забыла. Я знала это, потому что мужчина не купит стеклянный шар, не насыплет в него песок и не найдет идеальную свечу, чтобы туда воткнуть.
Единственный отпечаток ее. Последний.
В моем беглом осмотре дома, за исключением пустых мест на стенах, где когда-то находились фото ее и ее семьи, эта свеча была единственным физическим доказательством ее пребывания здесь.
Увидев это, я подумала, что, уходя, она оставила ее только для того, чтобы напомнить им, что она была здесь, а теперь ушла.
Я не знала, что с этим делать, кроме как думать, что если она оставила ее нарочно, то это было просто, ясно и жестоко. Конрад оставил нам дом, а когда ушел, то забрал с собой все, что от него осталось. Да, включая фото со стен и из рамок на полках и столах.
И когда он ушел, это причинило мне ужасное горе, которое только углубило бездну отчаяния от его ухода.
Теперь я видела в этом нечто совершенно иное.
Добрый поступок.
Глядя на свечу, я также удивлялась, почему Микки ее оставил.
Возможно, как мужчина, он даже не замечал этого. Ее зажигали, но она сгорела далеко не дотла, а он не производил впечатления человека, который зажигает свечи, чтобы создать расслабляющую атмосферу.
Возможно, он хотел помнить о своей жене, о семье, которая у них была, о надеждах, которые были у него, и все это он не был готов отпустить.
Я не получила ответов на эти вопросы, и не только потому, что никогда бы их не задала.
Нет, а потому, что Микки крикнул:
— Привет, детка.
Я перестала смотреть на свечу и повернулась к нему.
Киллиан сидел на барном стуле напротив Микки, одетым в другую незаконно привлекательную рубашку, на этот раз из легкого хлопка цвета мокко, рукава снова закатаны до мускулистых предплечий, что-то делающим за возвышающейся частью кухонного островка, где стояли высокие барные стулья.
Обе пары голубых глаз смотрели на меня.
— Не могу прийти в дом на ужин, ничего с собой не прихватив, — выпалила я, поднимая пустые руки. — Я чувствую себя странно. Будто мне выпишут приличный штраф для гостей или что-то в этом роде.
Микки ухмыльнулся, а Киллиан спросил:
— А что такое штраф?
— Плохая отметка, сынок, — объяснил Микки своему мальчику и посмотрел на меня. — Проходи. Садись. Хочешь пива?
Я не часто пила пиво, это не было предпочтительным для меня напитком. Я пила вино, и если это был коктейль, то состав мог варьироваться, но обычно в нем была водка.