Воспарить к небесам
Шрифт:
В доме, где во время игры во фрисби одиннадцатилетний мальчик сказал мне, что я «бомба», потому что я была потрясающим игроком.
В доме, где после фрисби мы расположились на большом уютном диване в гостиной, чтобы посмотреть, как Том Круз и Вэл Килмер играют в волейбол (среди прочего), и от пива, полного живота и замечательной компании, расслабленная и непринужденная, я заснула, свернувшись калачиком в углу этого большого, уютного, фиолетового дивана.
В этот момент, все еще в полусне, я повернула голову и посмотрела в удивительные голубые
Это не заставило меня стряхнуть сон.
Нет, сон овладел мной, и я остался в опасной зоне, потому что мне это нравилось.
Потому что я находилась в доме с красивым мужчиной, который защищал меня, кормил, смеялся вместе со мной, был открытым, честным, любил своих детей, не скрывал своего восхищения моими способностями к фрисби и заботился обо мне.
— Дети в постели, — этот красивый мужчина в своем уютном доме шептал мне слова, которые прекрасный отец, прекрасный муж, прекрасный любовник сказал бы своей женщине. — Тебе нужно было выспаться, поэтому я дал тебе поспать. Теперь мы оба должны завалиться в свои кровати, Эми.
Да, должны. Нам нужно было лечь спать.
Но в полусне, глядя на самого красивого мужчину, которого я когда-либо видела, имея единственный по-настоящему хороший день за три года, проводя с ним время, будучи частью его жизни, частью его семьи, я решила сначала, что мне нужно завалиться на него.
Так я и сделала, моргая от сна, который все еще держал меня в своей власти, не желая и, возможно, не в силах отпустить его, я наклонилась вперед. В то же время я подняла руку, обхватывая сбоку его сильную шею, чувствуя мускулы, а также ощущая трепет от осознания того, что таким твердым, вероятно, он был повсюду.
И без промедления я прижалась губами к его губам, не желая ничего больше, ничего другого, ничего в своей жизни, не заботясь ни о чем, кроме как жить этой мечтой.
Микки отпрянул.
Я резко проснулась.
— Эми, — прошептал он.
О Боже, неужели я только что поцеловала Микки?
Я смотрела на него, неподвижная, нет, застывшая, совершенно подавленная, глядя в его глаза.
Удивление.
Раскаяние.
Неприязнь.
Боже.
Я только что его поцеловала.
Я слетела с дивана, отступая боком, чтобы не угодить в него, склонившегося надо мной, униженно бормоча:
— Боже, прости. Мне очень, очень жаль. Я была в полусне.
— Эми, — позвал он, но меня уже было не остановить.
— Мне надо идти, — бормотала я, теперь уже шагая и делая это быстро. — Прости, что я заснула. Много всего произошло, думаю, я позволила этому… — я замолчала, ударившись о вход в гостиную, повернулась к нему и увидела, что он поднялся с дивана, но не двинулся с места. Я устремила взгляд на его грудь. — В любом случае, спасибо за прекрасный день. Это было именно то, что мне было нужно. Ты дал мне это, а я исчерпала твое гостеприимство. Еще один штраф, и мне очень, очень жаль.
Потом я повернулась и хотела спокойно пройти по коридору, будто ничего не случилось.
Но у моих ног был собственный разум.
Они
Я заперла ее и снова бросилась через пустой темный дом прямиком в спальню, потом в ванную.
Я закрыла эту дверь и заперла ее тоже, будто Микки придет за мной, сломает мою дверь, потребует объяснений за то, что я прикасалась к нему без разрешения, прижималась губами к его губам, когда он этого не хотел.
Удивление.
Раскаяние.
Неприязнь.
О Боже, я поцеловала Микки!
Я прислонилась спиной к двери ванной и скользнула по ней вниз, пока мой зад не оказался на полу. Я наклонилась вперед, уткнувшись лбом в колени, сердце колотилось в груди, дыхание было быстрым и неровным, кожа горела.
Послышались приглушенные звуки дверного звонка.
Я не пошевелилась, даже не подняла головы.
Я не знала, сколько сейчас времени, но было лето и темно, так что я знала, что уже поздно. Это означало, что это мог быть только Микки. Микки был хорошим парнем и пытался заставить меня чувствовать себя лучше после того, как я опозорила себя и его, поставив нас обоих в невыносимую ситуацию, из которой не было выхода.
Мне было сорок семь лет. Я должна быть достаточно взрослой, достаточно храброй, чтобы встать и пойти к двери. Поговорить со своим соседом. Открыться ему (слегка) так, как он, казалось, совершенно не возражал, когда открывался мне, и поделиться тем, что я потеряла своего мужа, свою семью, и была одна в течение долгого времени. И в этот день я потерялась в нем и его семье, мне это нравилось, и я была в полусне. Я и не думала.
Я не думала.
Но сидя на полу в ванной, мне было все равно, что я достаточно взрослая и смелая, чтобы сделать это.
Я не сдвинулась с места.
Дверной звонок зазвонил снова, и я услышала, в стенах моей простой, но элегантной, сказочной ванной комнаты, обшитой деревянными панелями, свой хнычущий шепот.
И я не сдвинулась с места.
Я оставалась в этой позе, сгорая от стыда, пока шли минуты, напряженно прислушиваясь и не сдвигаясь ни на дюйм.
Звонок больше не звонил.
После того, что казалось часами, целыми жизнями, я поползла на четвереньках к вешалке для полотенец. Я схватила розовое полотенце, которое отлично смотрелось в моей ванной в Ла-Хойе, но совсем не подходило к этой простой, элегантной ванной комнате в Мэне.
И я тут же свернулась калачиком на полу, натянула полотенце на себя, до самой шеи, подоткнула его и закрыла глаза.
В этот момент я поняла, что достигла дна.
В этот момент я поняла, что не могу опуститься ниже.
Но я боялась, что со всем, что было мной, кем я являлась, я найду новые способы испортить все еще больше.
У меня был к этому талант.
Это было моей единственной способностью.
Которую я не хотела.
Я просто понятия не имела, как от нее избавиться.