Воспитан рыцарем
Шрифт:
— …Я бы и сама с тобою с удовольствием посидела, чем давиться в этой толпе, да тетушку жалко. Еще всякие дураки схватить или шлепнуть норовят, знаешь как неприятно…
— То-то ты каждый раз сияешь медным казанком, да хихикаешь, да перемигиваешься с каждым молодым прохвостом, кто поодаль тереться начинает…
— Тетушка!..
— Вот тебе и тетушка. Ой, да разве же я тебя ругаю… Дело-то молодое. Ведь я со своим тоже тут же на базаре и познакомилась… Я ему говорю: что ты хваталки свои жирные распускаешь, сейчас отшибу! А он — да
Что поделаешь, ждать — значит ждать. Хотя обидно. В дворике кроме Лина было еще несколько детей, примерно, как пальцев на обеих руках, но точнее Лин сосчитать не умел. Мусиль и Мошка обещали со временем научить… Зиэль тоже умеет считать и писать, но и Зиэль вот-вот из его жизни… Лин заморгал, пришлось вздохнуть поглубже, раз и другой, чуть не подавился. На лавке рядом оказалась девчонка, одних с Лином лет, потому, видать, и подсела, что остальные либо малышня, либо родственники, братья-сестры, которые друг с другом общаются…
— А ты не местный, да?
— С чего ты взяла?
— Светленький! — Девчонка захихикала и поправила чепчик, запихнула под него кудрявую прядку.
Действительно: все вокруг были темноволосы, даже Зиэль, один только Лин русый, и кожа у него не такая смуглая, как у окружающих… Надо же, а раньше он никогда о таком не задумывался… Лин почесал затылок под шапкой и решил, что нет смысла сердиться, не на что ведь.
— Да. С побережья пришел, с запада. — Помолчал и добавил зачем-то: — Пять дней пути.
— А с побережья — это с морского или речного? Или озерного?
— С морского.
— Ух ты! С настоящего большого морского побережья? И чаек видел?
Лин усмехнулся и покрутил головой:
— И чаек, и акул, и длинношеев. И в шторм попадал, правда, только на берегу.
— Ужас! А что такое шторм?
— Шторм — это когда ветрина деревья и папоротники ломает, а волны — вот как этот дом высотой.
— Врешь! Ой, то есть, не может быть, чтобы такие волны были. У нас на Удачке таких не бывает.
— У вас на Удачке… А у нас бывают. Даже когда вообще ветра нет и яркое солнце — все равно на море маленькие волны, но они, маленькие, больше, чем ваши большие.
— А море правда разного цвета? — девчонка спросила и даже съежилась слегка, словно опасаясь, что Лин опять посмеется над ее глупостью…
Но Лин отнесся к вопросу со всей серьезностью и даже прикрыл глаза, чтобы припомнить поярче:
— Ты знаешь, да. Точно: оно и синее бывает, и зеленое, и такое… вот как у тебя браслетик.
— Бирюзовое?
— Да, бирюзовое. И серым бывает. Когда как.
— Ты и плавать в море умеешь?
— Ну да. Только лучше плавать там, где нет акул и длинношеев, не то сожрут.
— Как я мечтаю увидеть море! Хотя бы разочек, хотя бы одним глазком, так мечтаю! А ты видел и жил.
— Да, много лет. Тебя как звать? Меня — Лин.
— А меня — Уфина, — девочка привстала со скамейки и присела в заученном поклоне.
Лин решил не вставать, да и не знал он — как ему отвечать по местному обычаю.
Гвалт стоял на базарной площади, кричали продавцы, ржали кони, дудели какие-то трубы… И этот немыслимый шум послужил своеобразной завесой двум детям, которые едва познакомившись, почувствовали друг к другу внезапную симпатию и доверие. Да, такое случается в подлунном мире, и не только на заре жизни
— А почему уехал? И где ты сейчас живешь?
— Я? Я… это… Мне пришлось бежать, потому что меня нафы съесть хотели.
— Нафы??? Боги! А за что? А ты?..
— Ни за что, за то, что мне выпал жребий: попасть им в дань, вот и все.
— А как ты от них убежал? — Лин взялся было рассказывать и осекся… Хотя… Зиэль не запрещал ему об этом говорить, это точно… Да и откуда он узнает?..
— Так и убежал. Не убежал, а ушел наутро. Нас той ночью двое было: у меня нож, у Зиэля меч. Хвала богам, что меч у него был заговоренный, не то оба пропали бы. Зиэль — это воин, черная рубашка, на коне. Это мой друг, он взрослый и согласился помочь мне добраться до Шихана. Думаю в гладиаторскую школу пойти.
— Ах! Ну вот почему все мужчины такие отважные! — Уфина по-взрослому всплеснула смуглыми ручками и ударила себя по юбкам. — А мне всю жизнь о рукоделье да кастрюлях думать! Ты вот этим ножом против них бился? Против самих нафов!
Румянец густо залил щеки и уши Лина, аж лоб и затылок вспотели. Он помнил тот ужас ночной и ту смертную тоску, когда он сидел возле очага, ждал утра и слушал покаянные рыдания Мусиля… Какой же из него храбрец, когда он был до самого донышка напуган… раздавлен и потерян… Стыдно-то как… Она о нем вон что думает, а он…
Гвоздик под лавкой зашевелился и растерянно захныкал: хозяину плохо, но не понять, почему ему плохо… Это не страх, и не голод, и не злость…
Лин воспользовался предлогом и с облегчением нырнул головой под лавку:
— Гвоздик, ты чего?.. Не плачь, маленький, все хорошо.
— А кто у тебя там? — Лин скосил взор: маленькая голова в зеленом чепчике тут как тут.
— Гвоздик. Это мой щенок охи-охи. Я его, можно сказать, от тургуна спас. — Лин брякнул и тотчас, словно эхо, услышал собственные слова, и обмер, осознав сказанное: ну все, лечь на землю и сгореть алым пламенем! Не Лин, а герой Аламаган, сиятельный и богоравный!.. Вот что у него за язык! Помело, а не язык! Правильно на него Зиэль ругался.