Воспитание мальчиков
Шрифт:
Мы так и не знаем, написал ли Митя самостоятельно, на нервной почве, сочинение на «хорошо», помог ли репетитор по математике, который, позанимавшись с Митей, стал подбивать: «Иди к нам на мехмат, где наука настоящая», принял ли участие репетитор-физик, который сокрушался: «Таких вот ребят на Анне Карениной прокатят. Она под поезд прыгнула, а парню на сочинении «кол» влепят». Или Юрино участие сыграло роль.
Детство моих детей кончилось, когда они поступили в университет. Наступила пора самостоятельных поступков, решений, ответственности. Я уже не лезла со своими наставлениями-требованиями, старалась давать советы, если их просят. Не просили.
Три часа ночи, четыре… Мальчиков нет. Хватит вспоминать, надо действовать. Расталкиваю мужа.
— Женя! Женя, очнись!
— Что? — бормочет он спросонья. — Что случилось?
— Никиты и Мити нет.
— В каком смысле?
— Дома нет.
— Ну и что?
— Пятый час ночи! Знаешь, я думаю, мы их неправильно воспитывали. Вспомни наше детство — вольные птицы, с утра до вечера на воле. А наши дети? Мы их посадили в клетку, мы их держали на коротком поводке, мы бесконечно твердили «надо, надо, надо!» А теперь они отрываются. Ужас, я начинаю выражаться, как наши мальчики — «отрываются»! Женя, ты меня слышишь, ты не спишь?
— Хотелось бы, завтра с утра на работу. Нормальными они выросли, самостоятельными и не дураками.
— Ты считаешь естественным, что каждое поколение уготавливает своим детям другое детство?
— В пять утра я согласен на все. Пошли чаю попьем?
Как ни хочется Жене спать, он идет со мной на кухню, пьет чай, потому что добрый муж не дрыхнет, когда жена в тревоге.
— Вспомни! — призываю я. — Мы держали детей в золотых клетках, а с четырнадцати лет они сорвались с привязи. Вспомни эти сумасшедшие картинги! А потом прыжки с парашютом, дельтапланеризм! Я вопила: «Митя, в тебе полтора центнера веса, на тебе никакой парашют не застегнется и никакой купол не выдержит!» А он что?
— Что?
— Митя сказал: стремена ему, конечно, сильно жмут, но инструктор разрешил прыгать зимой, когда сугробы. Мы тут с тобой чаи распиваем, а ребенок приземляется с неба в сугробы!
— В шестом часу утра? Вряд ли.
Мы заговариваем о том, что в нашем детстве не было игровых приставок, видеомагнитофонов, плееров, пейджеров, сотовых телефонов. Не просто «не было» — возможность их существования не рассматривалась. На громадных ЭВМ работали с перфокартами женщины, ничем не отличавшиеся от закройщиц из ателье. Кстати, ателье индивидуального пошива было много, одевались там, а не в магазинах с их сиротским ассортиментом. Обувь чинили у сапожников, никому бы в голову не пришло выкинуть ботинки, у которых стерлась подошва. Автомобили не имели подушек безопасности, подъезды домов — кодовых замков, улицы — камер наблюдения, магазины — вольницы самообслуживания. Никто не следил за погодой, метеозависимых людей не существовало, про зловредные нитраты и холестерин не ведали, про СПИД не догадался написать ни один фантаст. Медсестры шестидесятых — семидесятых никогда бы не поверили, что могут существовать одноразовые
— Женя, детей нет!
— Придут, куда денутся. Интересно ты про наше детство вспомнила. Действительно — другая страна, другие реальности. Пошел в магазин — и купил хорошую клюшку.
Женя начинает рассказывать, как хоккейные обмундирование и снаряжение они мастерили сами, потому что купить-достать его было невозможно ни по какому блату, даже Алиса Степановна не могла. Как точили коньки, как смертельно боялись сломать лыжи — вторых не купят.
Мы вспоминаем, как до дрожи мечтали о джинсах и кроссовках. Еще раньше — о плаще-болонья. Этот плащ был меткой, символом, пропуском в сообщество избранных. Я умирала от горя — у меня нет плаща-болонья. На Толкаловке, громадном рынке — помеси барахолки, антикварного торжища и места сбыта спекулянтских, купленных в Москве у фарцовщиков, товаров — мама за немыслимые деньги, за всю свою зарплату, наконец, купила заветный плащ. Пятьдесят четвертого размера, мужской. Мама его перешила, подогнала под мою фигуру. Ура! Теперь я среди избранных.
— О чем мечтают наши дети? — спросила я мужа.
— Понятия не имею, — ответил он. — Но уж точно не об одежде.
— Тебе не кажется, что их увлечение экстремальными видами спорта — следствие нашего парникового воспитания? Мы сами через край в детстве хлебнули опасностей, а детям поставили заслон. Теперь они, великовозрастные, прыгают с неба с парашютами. Зачем? Единственный ответ — чтобы испытать себя. Не удалось испытать в детстве, сейчас наверстывают.
— Наташа! Ты всегда очень точно ставишь вопросы. Но!
— Что «но»?
— Но тут же сама на них отвечаешь. Парить на парашюте, говорю тебе со знанием дела, — большое удовольствие. Не надо искать в мальчиках ответы на вопросы, которые сама придумала.
— Хорошо! Я и так изо всех сил стараюсь не лезть в их жизнь. Но посмотри на часы!
Женя протяжно зевает, трясет головой, как застоявшийся конь. Мы уже не в том возрасте, не в тех силах, чтобы сутками дискутировать, вливать в себя поочередно спиртное и чай-кофе, продолжать споры.
Открывается входная дверь и захлопывается. Стараясь не шуметь, мальчики переобуваются, что-то падает, они гогочут.
Мы с Женей выходим: оба в халатах, мама со всклокоченными волосами, папа с прищуром — глаза закрываются, спать ему хочется отчаянно.
Мне не терпится воскликнуть: «Где вы были?»
Но Женя опережает:
— Почему не звонили?
— Папа, мы с мамой договорились выходить на связь не каждый час, а через три часа.
— Выходили?
— Нет, — вступает Митя. — Зачем вас будить поздней ночью?
— Затем! — глубокомысленно произносит Женя и уходит в спальню, где падает на кровать и мгновенно засыпает.
Я знаю, что через несколько минут мои сыновья придут на кухню, сметут все съедобное из холодильника, хотя я оставила им еду в сковородах на плите. Поверните краник газовой плиты — подогрейте. Бестолочи! На плиту не посмотрят, опустошат холодильник. Потом разбросают одежду, завалятся спать, не потрудившись постелить постель.
Стою перед ними. Молча — не упрекаю, не ругаю. Этакая фигура материнской скорби в халате поверх ночной рубашки. В шесть утра.