Воспитание школы
Шрифт:
Тогда, в командировках по стране, в дни первой славы и первых конфликтов с начальством, Соловейчик пришел к тем принципам своей работы журналиста, от которых уже никогда не отступал. Это были тайные, внутренние принципы, но читателям они были абсолютно ясны. Сам он написал о них лишь в конце жизни, отвечая на какой-то вопрос. «…Знать только добрых людей… общаться только со значительным». И вот, пожалуй, самое важное: «Я боюсь сказать, а тем более написать что-нибудь дурное о человеке, но если я чувствую в нём правду, то пусть хоть весь мир отвернётся от него, мне не страшно написать, что он талантлив». Соловейчик не понимал, что значит «перехвалить» человека, тем более – маленького. Восхищение детьми, природой, музыкой, талантливыми людьми – это было его постоянное состояние. Он сделал своё восхищение жанром журналистики.
Только на первый взгляд могло показаться, что Соловейчик писал о тонкостях воспитания и нюансах учительской работы. Это всё был разговор о жизни. Причём разговор ободряющий и дружеский, без тени назидания. Его статьи, очерки, еженедельные колонки нарушали давнюю, чуть ли не со Средних веков идущую традицию, по которой философы-моралисты должны быть редкими занудами. Он умел говорить ясно о таинственных вещах и таинственно – о простых и привычных. Многим своим читателям он открыл глаза на собственных детей.
На весь Советский Союз он сказал когда-то, что детей надо баловать. Тысячи советских семей расстались с ремнём как воспитательным средством. Он говорил неслыханные вещи, поэтому на него не могла не ополчиться казарменная педагогика. Да и сегодня многие ли с ним согласятся и, главное, многие ли из нас готовы за ним последовать?
«…своих детей надо оставить в покое…»
«…нельзя разоблачать детей, что бы они ни совершили…»
«…иногда приходится спасать детей от детского сада, от школы, от порядка…»
«…в школе нельзя публично обсуждать детские поступки и слабое учение…»
«…детей нельзя упрекать…»
Последняя его статья в «Литературной газете» так и называлась: «Не упрекай…»
Газета, созданная в 1992 году Соловейчиком и названная им «Первое сентября», находилась в странной изоляции от печатного рынка. Её было не купить в киоске или на газетном развале в метро. Наверное, в этом есть вина самой соловейчиковской газеты, абсолютно неприменимой и ненужной в быту, необходимой лишь в бытии.
Ведь в ней не было ни криминальной хроники, ни политики, ни программы телевидения. Только мысль и чувство. Когда газета для учителей и родителей только задумывалась, Соловейчик твёрдо решил, что в ней не будет даже фотографий. «Но почему же?» – недоумевали поражённые таким радикализмом коллеги. «Фотографии, – объяснял Соловейчик, – занимают место, оно нам нужно для мыслей».
В этом не было позы, желания прослыть элитарным. Только жалость к учителю, заторканному, уставшему. Всё, что не могло поддержать его, дать ему пищу для ума и сердца, Соловейчик отсекал, не считаясь ни с очевидной выгодой, ни со сложившимися традициями.
«Чем горше жизнь, тем милосерднее должны мы быть… Как я бы хотел, чтобы каждый номер нашей газеты был маленьким актом милосердия… И даже то, что мы о многом умалчиваем, иногда равно милосердию…»
Свою последнюю книгу он так и назвал – «Последняя книга». Это был шаг бесстрашный и страшный. Мне и сейчас кажется, что нельзя было так называть эту книгу – очень светлую, местами даже весёлую, полную счастливых воспоминаний и размышлений. Но, как говорил Соловейчик, «счастье вообще удел мужественных людей», и, возможно, поэтому я чего-то не понимаю.
А в книге столько доверия к читателю, столько стремления его обнадёжить. После этой книги, вопреки её грустному названию, хочется жить светло, безунывно, деятельно. Вот и Жак Паганель возникает в «Последней книге» – на сто шестьдесят девятой странице. «Чудак Паганель…»
Дмитрий ШЕВАРОВ,
Наградами не унижен
О рыцаре непечального образа Симоне Соловейчике
Иногда журналы делают лицо времени. Люди узнают близких по духовному созвучию, судя по тому, какой журнал они читают, в какой журнал верят, какой журнал ждут.
В шестидесятые годы уже ушедшего ХХ века достаточно было спросить, читаете ли вы журнал «Октябрь» Всеволода Кочетова или «Новый мир» Александра Твардовского…чтобы распознать, как сказали бы сегодня, социальную и интеллектуальную сеть того или иного собеседника, его ценностный портрет.
В мире образования бурных 1990-х годов был и свой «Новый мир», и свой Александр Твардовский.
Таким Новым миром в буквальном смысле стала газета «Первое сентября». Таким духовным архитектором интеллектуальной и интеллигентной сети был (и остаётся!) рыцарь непечального образа – Воспитатель Учителей – писатель Симон Соловейчик.
Симон Соловейчик – и порождение Культуры Достоинства, плоть от плоти её – и демиург, создававший эту культуру по образу и подобию своему.
Когда я думаю о том, с кем из нравственных ориентиров эпохи его сравнить, то в сознании встают такие разные герои нашего времени, как Дмитрий Лихачёв, Булат Окуджава, Александр Галич, Януш Корчак, Андрей Сахаров, Владимир Тендряков, Даниил Гранин… Но вряд ли стоит заниматься сравнением несравнимого. Упомяну лишь, что брошенная однажды Владимиром Тендряковым фраза: «Наградами не унижен» – полностью применима и к Симону Соловейчику. Он (в отличие, например, от возмутителя спокойствия философа и методолога Г.П. Щедровицкого) никогда не играл с Системой и «казарменной педагогикой» в кошки-мышки, надеясь, что Систему переиграет. Симон Соловейчик всегда был поверх барьеров, санов и социальных статусов Системы. И… своей верой в добро в бесчеловечном мире делал этот мир и более добрым, и более достойным.
Он как бы определял себя в другом нравственном измерении, приглашая детей, учителей и школу очутиться в ином Космосе – Космосе Педагогики для всех. Очутиться и ощутить, что можно жить по-иному. Жить по-иному и не превратиться, говоря словами мудрого русского писателя Николая Лескова, в «добровольца оподления». И поэтому Симон Соловейчик мог бы спокойно, без пафоса, повторить от себя слова Януша Корчака из известной поэмы Александра Галича:
Осени меня своим крылом,Город детства с тайнами неназванными,Счастлив я, что и в беде, и в празднованииБыл слугой твоим и королём.Я старался сделать всё, что мог,Не просил судьбу ни разу: высвободи!И скажу на самой смертной исповеди,Если есть на свете детский Бог:Всё я, Боже, получил сполна,Где, в которой расписаться ведомости?Об одном прошу, спаси от ненависти,Мне не причитается она.