Воспитанница любви
Шрифт:
Теперь, как никогда, Вера понимала Офелию: мир так страшен, что хрупкий девичий ум не вмещает всего ужаса и мешается. Даже любимый отказался от нее. Ее истерзали интригами, всеобщей ненавистью, жестокостью. Для тонкого цветка слишком суров климат Эльсинора…
– Ты не сердишься? – прервал ее грезы Сашка, боясь, что эта задумчивость разрешится негодованием. – Знаешь, мы уже репетируем, чтобы сыграть после Поста. Еще два водевиля старых да балет.
– Вот только Антип Игнатьевич вовсе не годится на роль Гамлета, – не слыша его, продолжала грезить наяву увлеченная девушка. – Ну какой из него Гамлет? Ему впору комедию представлять.
– Да у нас и никого нет на эту роль, – подхватил Сашка. – Разве что Бурковский.
– О нет, – вдохновилась еще более Вера. – Гамлет обязательно блондин, гордый, умный, страдающий…
– Как твой Вольский? – довершил описание Сашка.
Вера опомнилась и с возмущением взглянула на братца:
– Вольский – актер? О, ты его не знаешь! За одно это предположение он вызвал бы тебя на дуэль.
– Ты его так любишь, Вера, – ревниво произнес Сашка, – что мне хочется даже с ним повидаться.
– Для чего? – улыбнулась девушка.
– Поначалу хоть взглянуть, что это за чудо такое, что ты его так любишь, – не без зависти ответил юнец.
– А портрет? – поддразнила Вера.
Сашка пренебрежительно скользнул взглядом по бронзовой рамке, стоящей на полке среди Вериных безделушек.
– Здесь я вижу хорошенького самонадеянного мальчишку и более ничего.
Вера внимательно посмотрела на братца, будто теперь увидев, как он изменился и повзрослел. И впрямь Саша незаметно возмужал: выправились плечи, черты лица обрели большую определенность, жесты сделались менее резкими, сдержаннее, значительнее. Сквозь его нынешний облик проступало будущее обаяние мужественности. «Как жаль, что все это пропадет! А ведь оно пропадет на сцене!» – подумала с грустью Вера. Видно, в ее взгляде было что-то: нежность ли, проникновенность, – но Сашка отчего-то покраснел, как бывало раньше, и потупил взор.
– Милый мой братец! – воскликнула Вера и с чувством обняла его. – Обещай мне, что бы ни случилось с тобой, ты не забудешь меня!
– Полно, Вера, как я могу забыть тебя, – бормотал смущенный Сашка, тая в ее объятиях. – Ты же знаешь, что я люблю тебя.
– Как сестрицу? – слукавила Вера, определенно кокетничая.
– Не дразни меня, Вера! – взмолился братец. – Я теперь уже не прежний, я могу…
– Что же? – насмешничала девушка.
– Пусти! – вдруг обозлился вовсе по-прежнему Сашка. – Жеманничаешь, как Натали!
Это обвинение устыдило Веру до слез. Она тотчас опустила руки, которыми нескромно обнимала братца, и, силясь скрыть краску стыда и слезы, торопливо занялась работой – штопкой Сашиного носка. Да, она ничем не лучше Натали, вот вся ее суть. Актерка!
С той поры Вера переменилась в обращении с Сашкой. Нет, она не стала его менее любить, но ласкаться уже не позволяла и без нужды не проявляла прежней нежности и пылкости. Он был для нее теперь не мальчик, которому требуется сестринская опека, а молодой мужчина, с которым не следовало переходить дозволенную грань.
Впрочем, встречи их сделались мимолетными, впопыхах: Сашка обыкновенно жил в театре. К концу поста он и вовсе пропал, забрав у Веры последние деньги, чтобы справить кой-какой актерский гардероб. Вера понимала, что ничем более не может ему помочь, разве только согласиться с его выбором и поддержать в затруднительный момент.
Ее же будущность была неясна: денег нет, что делать теперь, неизвестно. А ведь надобно что-то делать. Петербургский господин, гостивший у губернатора, верно, давно уже покинул Коноплев, а более никто не вызывал доверия. И посоветоваться не с кем, просто беда. «Сашка вовсе забросил свою сестрицу», – горевала она, сидя у окна и слушая весеннюю капель.
Наступала весна, великий и радостный праздник впереди – Воскресение Господне. А ей не с кем и в храм сходить, разделить эту радость. Вера припомнила, как торжественно и благостно встречались пасхальные праздники в доме Свечиных. Красили яйца, пекли куличи, готовили пасху. Всем в доме мылось, обновлялось. С каким трепетом, бывало, ждала маленькая Вера этого праздника! Постилась, ходила в церковь. Всем домом они отправлялись на крестный ход и сливались со всеми в одном пении, молитве и восторге. Потом возвращались домой с пасхальными свечками и с удовольствием разговлялись. К этому дню сохранялось самое лучшее, и Акулька с Марьей Степановной превосходили себя в приготовлении отменных кушаний. Все были веселы, счастливы и любили друг друга. И Сашка даже меньше грубил, смотрел необыкновенно ласково и все норовил похристосоваться еще и еще.
Теперь же идет Страстная неделя, на которую обычно выпадают самые тяжелые испытания и искусы. То, что происходит с Верой сейчас, ее нынешнее положение отверженной беглянки, вполне соответствовало сим скорбным дням.
Стоило только подумать об этом, как в дверь постучали. Вера вздрогнула. К ней никто не приходил, кроме Сашки и трактирного слуги, но теперь это определенно был кто-то чужой. Беспомощно оглядевшись по сторонам, Вера с дрожью в голосе произнесла:
– Войдите.
Дверь распахнулась, в номер вплыла дородная особа в салопе поверх пышных юбок и теплом чепце. Она прошествовала к ближайшему стулу и водрузилась на него, поправляя бесчисленные складки и воланы.
– Майне наме Лисавет Густавовна, – на смешанном языке заговорила незнакомка. – Вас рекомендоваль мне херр Бурковски.
Вера смотрела на нее во все глаза, ничего не понимая. Имя Бурковского не предвещало ничего хорошего. Однако девушка учтиво спросила:
– Чем могу вам служить?
– Это я фам могу слюшить, – невнятно ответила дама. – Я слишаль, что ви фесьма трудный полошений. Мой предлошений фам думать и принимать.
– Какое предложение? Я ничего не понимаю, – заволновалась Вера, смутно предчувствуя что-то гадкое.
Дама важно поправила ридикюль и продолжила с расстановкой:
– Я имейт зафедений, ошень приличный, только для бокатых господ. Фаш милый личико будет фесьма успешен. Кароший услофий, шалофанье и фаши, – она не могла подобрать слова, – чайные. Натюрлихь, доктор и кароший здорофий, мы замечательно следим.
Она умолкла и ждала ответа. Вера все еще не понимала, что желает нежданная гостья.
– Коли вы о театре, то я подумаю. Да, положение мое незавидное, но и положение актрисы мне вовсе не по душе.