Воспитанник Шао.Том 1
Шрифт:
Гуру перевел дыхание, медленно обволакивающим взором посмотрел на горы.
— Тогда никто не верит, что истина может существовать. Что люди, сами по себе милые и добрые, могут сострадать. Но… Но, как ветры ураганные, злобно иссушающие душу, разрушающие все прекрасное, нужное, так и слово, вылетающее из язвенных уст, не то говорящее, разрушает, предает забвению все, что создает человек, поистине творящий доброе, высокое.
В подобном положении оказался и ты. Голос правды в твою защиту слаб по сравнению с речью тех, кто сидит в кожаных креслах. И не важно, кто ты и что ты. Ты пришелся не ко двору. Пусть в тебе умирает гений, но пока силы добра могут лишь думать о сохранении твоей жизни не больше. И так было во все времена со многими людьми, чей голос звучал выше хора бездарных бюрократов.
Рус, пока люди не заставят себя воспринимать слово так, как его нужно понимать не
Трудно понять, кто есть кто. Но как искусно закапывается под скирдой слоя та правда, которую хотели бы иметь для себя. Получается, что не думая о других, люди тем самым зарывают ее от себя. Извечный путь…
Человечество — богатый источник лжи, зла, насилия. И все это — Разум. Неправдоподобно, но это так. От него, от Разума, и самые гениальные творения, и самые ужасные.
Рус, на своем веку, а век мой длится уже за сто шестьдесят лет, выдерживал я длительные и жестокие поединки на выживаемость. Мое тщеславие, моя гордость только мужали от непредсказуемости следующего шага. Я креп в них. Но в поединках словословия лжи, пасквилей, я не сумел выдержать напряжения, не сумел отстоять себя. В борьбе нечистот мыслей оказался слаб, не подготовлен. Я уединился. Этим спас себя. Но правильно ли сделал? Эта мысль все сильнее бьет по моему сознанию. Уход от борьбы — не есть прекращение самой борьбы даже во мне. Все, что делается в мире, многократно проходит по моему слишком памятливому разуму. Как заметно, что люди повторяются в своих ошибках на каждом витке очередного поколения.
Ты молод. В глазах твоих блестит наивная упрямость, малый мешок знаний и еще меньший багаж опыта. Ты еще только начинаешь впитывать земную слякоть. Сможешь ли процедить ее с пользой для людей, покажет только порог твоей смерти.
Когда житейская мудрость коснется твоих ресниц, глаз твой станет видеть намного острее, намного дальше. Мысль твоя не будет знать тупиков отчаяния и мрака незнания.
Братство «Воли» спаяно сиротскими узами. Тяжелые проклятия комом остынут в твоей душе, если ты когда-нибудь забудешь кровную помощь своих братьев. Если человечество еще существует, то только потому, что люди еще живут надеждой на справедливость, на лучший исход настоящего.
Сынок, человек живет раз. Я наслышан о десятках войн. В нескольких был участником. И вот сейчас беспробудно сижу годами в этих местах и размышляю: дали ли чего-нибудь жизненного из необходимости существования прошедшно войны, дали ли они суть суеты в сущем? Неужели вся суета — удел прозябающих, но не думающих? Станет ли человек выше мелочной склоки размышлений натертого жизнью воспаленного ума?
Не хочет, не может человек понять себя. Все представляется никчемной пусто смердящей букашкой. Ответственности боится. А ведь каждый своим разумом, силой мысли и воображения охватывает весь мир. Подумай — весь мир. Вселенную. Где и как еще природа предоставила материи возможность зреть, познавать самое себя? Только разуму. Разуму человека. Представь: каждый мыслит всех и каждого отдельно. Весь мир, и ты в нем. Объем твоей мысли, сила памяти равна всему досягаемому и представимому миру Вселенной, хотя ты мал и ничтожен суще. Значит, ты сам никак не меньше этой же осмысливаемой бесконечности пространства. Вселенная — в тебе, и ты — Вселенная. Не это ли бессмертие разума, силы человеческого познания? А дерзостная мысль человека превыше всего, что есть в природе, и того, что она может создать без участия разума. Не здесь ли ответственность каждого перед человечеством, природой, Bселенной? Человек — неосязаемая в пространстве вечности пылинка энергии, но лучи его разума пронизывают всю сферу вселенских пространств, доходят до непредставимых галактик и будут стремиться еще дальше. Такова его сила — сила разума, сила цели, желания. И вот во всей этой пристойнейшей красоте сущего загробнейше несет от человека, когда видишь и слышишь, что изумленнейшее существо не может разобраться в чувствах минутного желания, в самом себе, в отдельных помыслах. Похоть барской амбиции, обывательского апломба растлевает его душу, ниспускает до низин первобытной пресмыкающейся твари, цель которой набить
Найдет ли человечество ответ на этот стенающий вопрос? Годами сижу я здесь: размышляю. Изматывающие мысли наводят на меня такой страх, что сердце камнем цепенеет. Спазмы душат. Возникает бредовое желание взобраться на Джомолунгму и закричать на весь свет: «Расслабьтесь — люди. Сбросьте напряжение. Исчезнет злоба, страх друг перед другом. Человек сумеет стать по значимости никак не меньше Вселенной, ее необъятности, ее реальности». А так все видится, как в кошмарном сне: долгом, мучительном.
Думаю я: многое из того, что происходит, — от скоротечности жизни. Мал век человека: вот и лезет он вон из кожи, чтобы суметь за свои три-четыре десятилетия осознанной жизни перепробовать, перевидеть все известное. А ведь природа не планирует смерть. Человек должен жить в пределах представимой чувствительности. Даже сейчас двести лет — тот срок, который все должны перешагивать в силе и здравии. А так седина молодой жизни не дает людям накопить опыта и времени, чтобы уже в спокойных годах рассуждать о большем, нежели о никчемной плоти преходящего. Как правильно было бы, чтобы на земле существовал совет известных старейшин-мудрецов, которым за сто. Не неслась бы тогда по земле та вонь из уст, жаждущих войны, которая холодит разум, холодит прогресс.
Ты, Рус, уходишь. Уходишь в далекие страны. Как хотел бы я дать тебе волшебную палочку или чудокнигу, чтобы смог ты принести людям больше добра, быть в рядах тех, кто с упорством возгорающей звезды освещает пространство своим разумом, силой цели, радостью бытия. Но я могу дать только свое слово, свою надежду, свою веру, что ты также будешь стоек в жизни, как твои незабвенные наставники. Есть в тебе большой сила, чистый разум. Ты молод, поэтому должен идти твердо тропой истины к истине: общечеловеческой, сущей. Помни. Помни всегда. Пусть это будет тебе волшебным словом, которое поддержит тебя в длительном путешествии по жнзни. Я верю в тебя. Нужен будет совет — приходи, я отвечу. Во мне еще много жизненных сил. Такие сыны, как ты, придают мне силу и бодрость, оптимизм, веру в будущность и светлое человечества. Я же, холодным разумом, буду цепляться за нирвану. Хочу душою прочувствовать пространство и время. Оно приблизит меня к материальной истине Вселенского Абсолюта. Ты еще успеешь увидеть меня. Приходи.
* * *
— Динстон, вы постарели.
— Я не печалюсь, сэр.
— Осунулись, скисли. Китай не пошел вам на пользу.
— Как сказать, сэр.
— Я имею в виду ваше здоровье.
— Лишний вес не способствует динамичности. Но почему, сэр, вы вдруг заинтересовались моим здоровьем?
— Ваше пребывание в Китае считаем достаточным. — Динстон насторожился, но его лицо сумело сохранить послушную невозмутимость. — Времени, проведенного в столь словоискусной стране, достаточно, чтобы вам предоставить очередное продвижение, — скромной улыбки Динстон сдержать не мог. — На ваше место имеется кандидат. Ему полезно будет встретиться с вами. Общие интересы и интересы дела требуют продолжительной, оказавшейся довольно непростой миссии. Сейчас мне хотелось бы от вас вкратце услышать: состоятельна ли та цель, которую мы ищем в горах? Ваше мнение. Ведь, как ни крути, но их ловкий парнишка вполне являет собой пример того эталона подчиненного, который мы с таким тщанием долгие годы разрабатываем в наших лабораториях. Что вы сможете сказать? Чем руководствуются монахи? Что используют облаготворения своих целей?
— Не знаю. Не могу сказать. Но сам воспитанник и не мог быть чем-то иным. Монахи вырастили его таким. Как, между прочим, и остальных своих приемышей. Это организация, имеющая свою цель и готовящаяся к ее достижению. Это требует подчинения прочих условностей.
— Логично, полковник, хотя в какой-то степени ваши краски сгущены. Янычар тоже воспитывали с детства в определенном духе, но не очень-то они следовали послушанию.
— Для меня это слишком высокая истина, где могу лишь сказать, что янычар растили воинами без голов. Пусть разбирается Маккинрой: он более тонкий толкователь туманных истин.