Воспитанник Шао.Том 2.Книга судьбы
Шрифт:
Глаза девочки засияли, она захлопала в ладоши;., весело вскочила и убежала.
Глава седьмая
Раздосадованный Динстон понуро сидел в недостроенном холле большой фазенды с более чем хмурым и злым Скорцени. Перед ним находился уже не тот легендарный громила, любимчик фюрера, Отто Скорцени с гордым и холодным взглядом стопроцентного арийца. Бутылка традиционного шнапса-одно из немногих оставшихся удовольствий старого диверсанта.
Тонко нарезанный бекон, небольшая свора псов охотничьих пород, телевизор и…и старые тяжелые думы,
Если, конечно, не в больной голове деградирующей личности. Она в поисках лучшего из того, что ей известно и лучшего из того, что имеется. А если и не известно, все равно мечтает, ищет. И это уже не от выдуманной, холодной, совсем не эмоциональной материи. Это от чего-то далекого, всевышнего. Он, оно так заботится, чтобы его паства всегда надеялась и жила ожиданиями светлого, лучшего, вечного. Может это лучшее и есть тот потусторонний мир, о котором хором твердят попы всех без исключений религий. Но не дано об этом знать человеку при жизни на этом свете. Иначе без мечты, без надежды жизнь превратится в пресный отхожий водоемчик. Тогда уж лучше смерть, небытие. Так спокойнее. И мысль, страждущая и хнычущая, тебя не потревожит.
Так по-философски серьезно и глубоко размышлял старый ветеран вермахта Отто Скорцени. Осунувшийся, оплывший старикан, громко и неприятно чмокавший губами, довольно часто подливал себе шнапса и с удовольствием, даже более традиционно, картинно прикладывался к старой, армейской алюминиевой кружке с серебряной цепочкой. Взгляд его сохранил какую-то долю остроты, старческой сутяжности. Но сейчас эти высокие атрибуты прошлого и настоящего более походили на застывший взгляд оцепеневшей старой жабы.
Брезгливо рассматривая историческое, с помпезным выкатом глаз существо, Динстон иногда нервно поддергивался. Он с ужасом подумывал: "неужели и он когда-нибудь так опустится". И для своих родных и знакомых будет более походить на героев бальзаковских книг, автор которых более, чем гротескно сумел показать их в отвратительном и неприглядном виде. С отцовским сожалением посматривал на подвыпившего старика. Тот сам себе чего-то ухмылялся и сам же себе время от времени аккуратно подливал. Хмель от такого же угощения довольно цепко тронула полковника: он выпрямился и, настойчиво упираясь нетвердым взглядом в эксдиверсанта, сквозь зубы неудовлетворенно процедил: — Дорогой Отто, прошу извинить меня, но ваша бригада работает также безграмотно, неуклюже, как и крашеные конторы Южного Китая. — Полковник шумно прихлебнул из граненого фужера. — Чего ты теперь стогнешь? Я предупреждал. Надо основательно готовиться. Стрелять первыми.
Скорцени продолжал жевать губами и любовно разглядывать свою помятую, тускло поблескивающую фронтовую подругу. Подлил в нее еще крепленой жидкости. Вся его старческая немощь с чем-то очень упорно боролась внутри. Но он крепился, мотал головой и по новой опрокидывал кружку в раскисший рот. Затем поднял злобные глаза, замутненные временем, пальцами взял кусок бекона. Сипло зашепелявил:
— Ты не предупреждал, что будет игра без правил. Следовательно,
Динстон только усмехнулся этим, вполне логичным, обоснованиям.
— Что ты мне несешь? В том, что они обучены и опасны не менее, чем наши коммандос, я указывал с самого начала. Что они осторожны и не подпускают близко к себе никого, тоже предупреждал. Что они стреляют при малейшем подозрении, не один раз напоминал. Этого от них требует жизнь. Они все время в состоянии войны или со своими бандами в Китае, или с пришлыми в горах. Все время на взводе. Вы ведь тоже возглавляли одну из многих экспедиций в Тибет до второй войны, и прекрасно все представляете.
Скорцени согнулся, больше ссутулился, с невысказанной обидой уставился на огонь камина.
— Ты на меня не кричи. Ты не имеешь право повышать на меня голос.
Я Скорцени. Во всей вашей поганой Америке не найдется такого боевика, каким был я. У вас только в кино супермены. А в жизни вы обывательское дерьмо. Из вас лезет чиновничья спесь так же, как когда-то из голов наших генералов. Гладко было на бумаге да забыли про овраги. Погибли мои люди. Понимаешь? Стратег. Посмотрел бы я на твою физиономию.
Руководство ваших служб буквально через час отдало бы тебя под суд. Ты подставил нас. Сам в стороне. Борман предупреждал, что полковник Динстон всегда чужими руками каштаны из огня выдергивает. Так оно и получилось. Доблестного слугу фюрера на старости лет подло обманули, как какого отставного. И Интерпол не дремлет.
У Динстона от нелицеприятной речи закололо в висках, и он резонно поторопился изменить обиженный ход мыслей старика. Понимал: если дать Скорцени памятью уйти в прошлое, то мелкие амбиции и спесивость защитника нации взбухнут до такой степени, что вернуть его обратно к делу можно будет только на следующий день, когда он окончательно протрезвеет. Приподнялся. Взял кочергу, поковырял в камине головешки, искоса посмотрел на старика. Тот начинал мирно посапывать. Вернулся в свое кресло.
— Не обижайтесь, Отто, — повышенным тоном и резко заговорил полковник. Скорцени очнулся, медленно приподнял голову. — И вы правы, и жизнь не дает нам право считаться правыми. Не поносите Америку зря. Вы прекрасно знаете, что старина Мюллер ради самой Америки пальцем о палец не ударит. И должны догадываться, что указания идут не столько от меня и американских госдепартаментов.
Скорцени застыл, опустил свою кружку, невидящим взглядом уставился на Динстона.
— А почему он сразу не сказал, что вы тоже из святого ордена.
— Ну, пока об этом еще рано говорить. Но вы лучше меня знаете, что Мюллер до конца скрытен и долго будет наблюдать, пока что-нибудь новое приоткроет.
Отто перестал прикладываться к кружке, соглашаясь, кивнул головой.
Полковник уже по-дружески, продолжал внушать эксдиверсанту.
— Признайтесь, Отто: когда вам подставили группу китайца в Асуньоне, который громил взбунтовавшийся лагерь, вы имели все шансы уничтожить монахов.
Скорцени тяжело придвинулся к камину, взял щипцы, подложил коротенькое полено в огонь. Долго молчал, мучительно собираясь с мыслями.