Воспоминания для будущего
Шрифт:
С моими фермерами, сборами винограда и наградами за успехи в математике даже невозможно вообразить, чтобы я стал «паяцем». К тому же дед произносит тут свое категорическое «нет», независимо от того, к кому это относится. По хватало, чтобы в семье завелся сутенер, шпана, хулиган — да ноги его тут не будет! Пока это на уровне любительства, светского развлечения — еще куда ни шло, но профессию надо выбирать серьезную. «Поэты — несчастные люди, актеры — жалкие бездари».
Вскоре театр становится моей тайной страстью и ассоциируется со «скверными мальчиками». Я воспылал любовью к Франсуа Вийону. А пока что выступаю перед родителями и их друзьями. Впрочем, это делают все дети.
Мой первый успех — расиновский сон Гофолии. Жак Жакье, старый профессионал, ободряет меня. «Надо
Мне было лет шестнадцать, когда Реймона, жена Сандрара, хотела представить меня Жуве. Я отказался. Жуве внушал мне страх, и я не посмел. И потом театр обжигает, как яд: я слишком послушен, чтобы стать шалопаем. Тем не менее он влечет меня. Кроме того, существует кино. Ах! Сменить бы шкуру, стать Другим!
К тому же у меня как будто изменились вкусы — изучение риторики и философии не прошло даром. Я полюбил поэзию, литературу, игру мысли. Правда, я знаю, что Поль Валери, ставший в ту пору великим поэтом, в равной мере любит цифру и букву. А еще я начинаю жалеть, что не изучал латынь. И буду сожалеть об этом всю жизнь. По-моему, война, объявленная так называемым мертвым языкам, нелепа, потому что они дают нам знание корней — основы большинства наших слов. Хорошо бы у нас в школах хотя бы год изучали греческий, латынь, арабский, германские и другие языки ради корней, лежащих в основе родного французского, — это помогло бы нам понимать то, что мы читаем, и точнее выражаться. Что за увлекательная игра!
Короче, я боязливо колеблюсь между тремя своими наклонностями. Скажу в оправдание, что состоялся семейный совет, на котором выступал дедушка Валетт — раз он платит за мое ученье и содержанье, значит решающее слово за ним. И спасибо ему уже на том, что он отказался от мысли превратить меня в торговца скоропортящимися продуктами и разрешил еще на год вернуться в Шапталь, чтобы «специализироваться в математических науках».
При том, что нерешительность и боязливость у меня в характере — признаю за собой этот недостаток, — я упрямый и люблю пожинать плоды. Быть может, по мягкости характера я и не прочь слушаться, но я сущий маньяк и упрямец, когда речь идет о выборе наказов. Все остальное мне безразлично, и я обмякаю. Я люблю совет Полония — выслушай мнение всех и реши сам. Люблю также и считаю основополагающим понимание судьбы Эсхилом: наша судьба — вектор сложения трех сил: нравственного наследия прошлого (генетический код), наметки будущего (предполагаемое следствие встречи генетического кода с ожидающими нас событиями) и счастливого случая в настоящем, иначе говоря, способности делать выбор из нескольких возможных решений мгновенно, руководствуясь шестым чувством. Эту возможность выбора я называю свободой.
Наша жизнь — не прямая дорога, а перекрестки на каждом шагу, требующие от нас выбора пути. Мы далеки от «фатума» Софокла. Поэтому в известной мере мы сами можем направлять свою судьбу и в ответе за нее. Страх п нерешительность не столько недостатки, сколько неудобства. Я встречаю их у Гамлета, Меза, Беранже из «Носорога» Ионеско. Таковы и другие герои Шекспира — Генрих VI, Макбет, Ричард II — герои нерешительности.
И вот я снова уезжаю из Борегара в Париж, покидаю маму. Она все больше живет сегодняшним днем. Лишь бы Луи ублажал ее своей любовью — остальное никакого значения не имеет. Мама руководила всей домашней жизнью, не выпуская изо рта сигареты. Кошки, куры, кролики, собаки и козы жили одной семьей. Она готовила общую похлебку на всю братию — полное корыто стояло прямо на кухне. Ей удалось то, чего
Что касается интимной жизни (полной исповеди без сексуального куплета нет), то женщину я узнал, когда мне было шестнадцать с половиной лет. В первый раз, лежа рядом с голыми грудями и предложенным мне животом, я от волнения потерял сознание. Назавтра я наверстал упущенное. По традиции то была мамина подруга. С этой стороны, как мне казалось, все было в норме. За лечу лишь одно: я оставался верен ей четыре года, потому что любил ее.
Вернувшись в Шапталь на дополнительный курс (коллеж славился тем, что готовит в Политехнический институт и высшие учебные заведения), я пришел в восторг, узнав, что дважды два вовсе даже не четыре, и лучше понял Валери.
Математические науки открывают дорогу как в поэзию, так и в прозу. Однако меня продолжали терзать мои демоны. У дедушки не хватило терпения кормить меня еще год, и в конце второй четверти он отказался это делать, предложив в дальнейшем зарабатывать себе на жизнь самому. Мне было восемнадцать. Возблагодарим его: это позволило мне выпорхнуть из гнезда и опробовать собственные крылья.
«И он ушел, покинув родных и близких» (Клодель. «Золотая голова»).
Птица отправляется в полет
Готовясь к дальнему перелету, птицы описывают в небе большие круги, выбирая курс. Я описал их три, каждый раз сам того не ведая, прежде чем направить свои стопы в театр Ателье: ученик бухгалтера, продавец цветов на Центральном рынке, классный наставник в Шаптале, иначе говоря, репетитор.
Каждый из этих опытов меня обогатил и оставил на мне неизгладимый след. Вот их краткий обзор.
Бухгалтер
Что может придумать молодой человек, грезящий Ван Гогом и чей дед торговал красками? Пойти работать на фабрику красок! Такой поступок со стороны юноши, готовящегося без особых трудов получить высшее образование, выглядел бы диким, но, как оказалось, в нем была строгая, не уповавшая на волю случая логика, короче — логика в чисто французском картезианском духе.
Я поступил учеником бухгалтера в фирму «Лефранк» на улице Вилль-л’Эвек, рядом с Мадлен — я говорю о театре, где выступал Саша Гитри. Благодаря моему начальнику мне очень скоро представился случай проникнуть в кафкианский мир.
Посреди комнаты один против другого стоят два письменных стола. Дверь распахнулась. Влетает мой начальник. Если окно открыто, он немедленно его закрывает. Если закрыто — бросается открывать, словно ему не хватает воздуха. Затем усаживается напротив меня. Звонит телефон. Начальник хватает трубку, встаетприветствуя клиента на другом конце провода, с обворожн тельными улыбками отпуская ему поклоны. Это заказ. Он подает мне знак записывать под его диктовку.
— Прекрасно, мсье, нет ничего проще...
(Его рука вытянута в мою сторону.)
— О-о! Да, через неделю, разумеется. Вы записываете?
(Я не знаю, что ответить... он ничего не сказал!)
— Договорились, мсье!
(Он щелкает каблуками.)
— Спасибо, мсье! До свидания, мсье! К вашим услугам, мсье! Можете на меня положиться.
(Наконец он вешает трубку.)
— Вы подробно записали?
— Но вы мне ничего не продиктовали!
Начальник обрушился на меня с выговором. После этого случая он заставлял меня стоять у него за спиной, чтобы быстрее получить ответ, если ему понадобятся мои услуги. Часами простаивал я у него за спиной и, лишенный собственной субстанции, смотрел через его плечо, как он царапает по бумаге. Спустя несколько дней я вытащил из кармана учебник английского в ожидании, когда он отнимет у меня еще и душу, — по крайней мере я потеряю меньше времени. Вдруг, почувствовав что-то неладное, он обернулся.