Воспоминания для будущего
Шрифт:
Мы закончили сезон представлением «Гамлета». И актеры и технический персонал — все чувствовали себя обессиленными, выпотрошенными. Отправляя в конце сцены факел за кулисы, я чуть не убил Пьера Бертена. Машинист, которому обычно поручалось принять у меня из рук факел, заблудился в нагромождении декораций. Я услышал звук, как при разбивании яйца, и увидел, что Пьер Бертен — Полоний рухнул на пол.
Почему именно в этот момент, когда мой персонаж продолжал играть, мой Двойник читал «Аве Мария»?
К счастью, Полоний уже отыграл свою роль, и мне оставалось
— Когда ты играешь Гамлета, ты становишься ненормальным!
В подобных турне мы всегда обходимся без дублеров — они нам не по карману. Закон цирка становится тираническим. Поэтому каждый актер инстинктивно напрягает всю свою волю. Зато в последний день катастрофы следуют одна за другой: ангина, потеря голоса, воспаление среднего уха, вывих колена, обострение ишиаса, страшный приступ печени. Наша воля «оттаивает», как пролетевший над полюсом самолет.
Нас часто спрашивают, правда ли, что актер раздваивается. Лично я всегда осознаю, что нахожусь в театре. Однако мои человеческие реакции меняются в зависимости от характера персонажа, которого я пытаюсь воплотить. Например, если во время «Гамлета» произошла заминка с освещением, я, режиссер, реагирую на это, как принц Датский. Другой пример. Стоит мне облачиться в театральный костюм — и обручальное кольцо начинает мешать — я вынужден его снять. Но по окончании спектакля меня смущает отсутствие кольца, и я непременно снова надеваю его.
Почему я испытываю желание принять душ перед спектаклем? У меня такое ощущение, словно я должен очиститься от всех миазм.
Мы покидали Японию в дождь — еще один японский эстамп. Все — и они и мы — опечалены предстоящей разлукой. При мысли, что некоторые чудесные моменты никогда не повторятся, невольно становится грустно. Мы провели незабываемый месяц: целое прошлое, достойное осветить путь, лежащий перед нами.
Ночь Бангкока
Бангкокский залив заслуживает свою репутацию. Самолет приземляется на дорожке, развернутой на воде. Стюардессы, похожие на китаянок, в юбках с разрезом сбоку, приоткрывающим длинные ноги, будоражат воображение молодых людей.
Командир корабля компании «Эр Франс» перед вылетом получил разрешение покружить нас над заливом. Сампаны! Целые жилые кварталы на воде! Я охотно заблудился бы в них на несколько дней.
Промежуточная посадка в Сайгоне была удушливой: большое оживление, толчея, атмосфера парилки. Впереди Бангкок. Четверо наших молодых товарищей, не участвующих во второй половине турне, попросили разрешения отделиться от труппы, чтобы посетить за свой счет Ангкор. Это очень умно с их стороны. Мы желаем им счастливого пути, и они исчезают в темноте.
Должно быть, по местному времени час поздний, так как аэропорт кажется нам погруженным в сон. Время тянется медленно. Погода теплая, и мы направляемся к террасе, где в шезлонгах и больших низких деревянных
От гула турбин у нас разрываются уши, но он бессилен разбудить смуглое существо, которое храпит рядом со мной, — пассажира в позе поверженного воина с растерзанной грудью и повисшими в воздухе ногами.
Время от времени затяжные раскаты грома сотрясают воздух, и огненное чудовище, оторвавшись от дорожки, улетает в неведомом направлении.
Когда человек спит, кажется, что вокруг него все мертво. От признаков жизни остается только дыхание и мерные, легкие урчания в животе. Так оно и есть вокруг нас, по всей планете. Она кажется уснувшей, почти что мертвой. Только страшный гул самолетов, отрывающихся от земли с равными интервалами, но всегда как-то неожиданно, да неприятный свист тех, которые приземляются, желая набраться новых сил на аэродроме, дают знать, что умерло еще не все и где-то в мире существует жизнь.
И в тот момент, когда мы покорно смирились со своей судьбой, мы почувствовали себя уже не в каком-то определенном географическом пункте, а на земле, покрытой ночью. Вверху, в черном небе, зажглись все светильники. Настал час бога, момент, когда слышится его дыхание.
В морских портах бесконечность растягивается по горизонтали. Здесь «море» растянулось в высоту — вертикально. Отправляясь в плаванье, моряк смотрит вдаль. Вылетая на самолете, мы поднимаем глаза ввысь.
Между яркими созвездиями и кусочком земли, окруженным темнотой, пространство кажется пустым. Нет-нет да и зажжется в этой пустоте огонек — две фары как два широко расставленных глаза — и появляется саморожденное металлическое чудовище. А наш соня продолжает храпеть — мерно, благоразумно, человечно...
Время идет. Посадка задерживается. Мы должны были вылететь уже два часа назад. Некоторые наши товарищи шевелятся во сне, медленное течение времени становится ощутимым.
На что ты нас подвигаешь, Мольер!
И все же мы безмерно счастливы, что переживаем такое приключение. Теперь Япония уже далеко. Вокруг нас страны, полные тайн, — Индия, Таиланд, Цейлон, — увидеть которые нам не придется. Но эта промежуточная остановка оставит во мне воспоминание об очень простом и очень искреннем раздумье — о моей бангкокской молитве.
Самолет вылетает. В кабине пилота и штурмана сплошные вывихнутые тела: ноги повисли в воздухе, руки тащатся по ковру, две головы переплелись — так обнимаются лошади.
Лукавая заря следует за нами сзади, правее, с запада. Гималайский хребет вначале выглядит неприветливо черным, но постепенно розовеет, затем белеет. Под нами, по зеленовато-коричневой земле, протянулся влажный шланг — река Ганг.