Воспоминания для будущего
Шрифт:
Небо залито дневным светом.
Нью-Дели: обезьяны на крышах ангаров. Голубые сари стюардесс, распыляющих вокруг нас дезинфицирующие средства.
Полдень.
Полет Нью-Дели — Тегеран отличается особым великолепием. Инд, пустыня Тхар, соляные пустыни, шахматные доски обработанных земель, возникающих среди пустынь на подступах к крупным населенным пунктам. Какая изумительная палитра: тона бежевые, бледно-зеленые, желтые, пласты перламутра. Вот на нас смотрят глаза высохших озер, покрывшихся солыо. Вот абстрактные картины обработанных полей в коричневых, каштановых, бежевых и зеленых тонах — под ними вполне мог бы подписаться Брак. Вот
Афины
Если корабль «Раздел под южным солнцем» приобщил меня к морю, тому морю, которое я узнал на борту «Флориды», Эсхил, греческие трагедии, Пифагор, Гераклит приобщили меня к Греции — той Греции, которую я себе так хорошо представлял, что сразу узнал.
Студенческие волнения закрыли перед нами ворота Турции, поэтому у нас появилось трехдневное «окно». Труппа изнемогала от усталости. И в самом деле, все чувствовали себя ужасно из-за разницы в климатических условиях и пище в различных странах, из-за бессонных ночей, долгих часов, проведенных в кабинах самолетов. Наши организмы разладились.
Едва приземлившись в Афинах, мы были вынуждены отбыть пресс-конференцию, показавшуюся нам очень западной — искусной, рациональной, критической и снобистской. Мы терпеливо старались как можно лучше пройти эту таможню «знания и ума» и распрощались со всеми товарищами. «Отдыхайте и пользуйтесь случаем!» Они вполне достойны того, чтобы упиваться античной Грецией. И вот мы с Мадлен остались вдвоем, раздираемые усталостью и любопытством. Любопытство возобладало.
Первая цель — Дельфы. Каждое мгновение я резонировал как барабан. Все эти зернышки, посеянные во мне книгами и давшие ростки в воображении, внезапно лопались на каждом перекрестке, словно под воздействием чудодейственной весны. Мифология вылезала из всех пор моей кожи. Я становился деревом, птицей, животным, сфинксом.
Мы переехали Элевсин, свернули к Фивам, и на перекрестке четырех дорог я закричал:
Здесь был Эдипом Лай убит!
Шофер машины, взятой нами напрокат, подтвердил, что это было именно здесь.
Дельфы встретили нас, как положено, своими орлами и раскатами грома. Я сходил с ума... не от счастья, а от близости к тому, что я так хорошо знал. Театр, храм, где вещала Пифия. Мы прекрасно понимали, что находимся в одном из центров наивысшей «радиоактивности». Это пуп земли, здесь, на том самом месте, где и положено, — в центре окружности.
Но больше всего я был поражен па стадионе. Рядом с камнем, где выгравированы пять колец Олимпиады, нас сковала тишина. И какая тишина! Заряженная жизнью, временем, прошлым-настоящим. Белый орел парил кругами у нас над самой головой. Позади круто устремлялась к небу островерхая скалистая гора. Внизу, перед нами, за дубовой рощицей, до самого моря разлилось море оливковых деревьев — долина Амфиса, протянувшаяся до порта Итея.
Быть может, я очень наивен, ио мне всегда кажется, что при определенном состоянии духа все становится единым целым: существуют только наша земля,
Назавтра друзья повезли нас по долине Аргоса в Эпидор. Вел машину один театральный режиссер, с нами ехал также мой приятель Жорж Вакало, с которым я знаком еще по Ателье, — актер и декоратор. Все болтали, а машина тем временем пересекала Пелопоннес.
В какой-то момент спрашиваю нашего шофера:
— Скажите, вы не проехали еще Микены?
— Проехали — простите, я думал о другом.
— Если не ошибаюсь, наверху, слева, дворец Агамемнона?
— Да, да, я поверну назад.
Я прекрасно ориентировался.
И вот мы проехали ворота со львами. На вершине горы ночной дозорный по-прежнему ожидал новостей из Трои...
Театр в Дельфах — небольшая экспериментальная сцена на две с половиной тысячи мест. Театр в Эпидоре, вмещающий четырнадцать тысяч человек, понравился мне меньше. Я собрал там странный букет цветов, который не осыпался до сих пор — я заботливо его оберегаю.
От моих хождений по Афинам, по Акрополю и вокруг пего мне запомнились изображения танцующих девушек, в музее — сокровища Микен, золотые погребальные маски, напомнившие мне, с разницей в пятнадцать веков, мексиканские, курос — статуэтки молодых людей архаической эпохи, наконец, вазы с геометрическими фигурами.
Часами бродил я среди руин театра Диониса — святилища моей страсти к театру. Никогда я не был одержим таким желанием украсть... я набил бы себе здесь карманы камнями.
Мы избороздили и море — на собственной яхте крупного афинского хирурга. Все с тем же Вакало мы побывали на Эгине, Паросе и Идре. Обратный путь был перенасыщен впечатлениями. Прыжки рыбы-пилы, плавник акулы, статуя сидящего льва или окаменелый корабль — живые скалы, выступающие из воды. И рассказы моряков о сиренах. Так, например, если уходишь в плаванье вечером, нередко одна из них, возникая перед судном, спрашивает, жив или нет Александр, Александр Великий. Надо ответить: «Он по-прежнему живет и царствует», и тогда плаванье протекает благополучно.
Наконец, мне запомнилась буря, которая настигла нас при самом заходе солнца. Так я пережил свою «Одиссею». Какиенибудь четверть часа, и морские кони понесли. Волны угрожающе вздымались выше нас. Мачта трещала. Паруса накреняли яхту. Мы буквально скакали верхом на волнах. Быстро темнело. Хорошенькая голубая яхта доктора Сароглу трещала по швам от кормы до носа. Я стоял босиком, впиваясь пальцами в мокрый дощатый настил палубы, и сливался с неистовствующим морем. Всегда такой трусливый, особенно на воде — в детстве я не раз был свидетелем того, как тонут, — я утратил всякое чувство страха. Я был счастлив и, опьянев, пылал всеми страстями. Брызги стегали нам лицо, а я отвечал криками вызова.
Этот небольшой прием нам устроил сам Нептун.
Театральный сезон начался. Он был победным. Предчувствуя, что нас ждет прекрасная, искушенная, но трудная публика, мы «выжали» из себя все, что можно.
Ночью в старом квартале Плака мы восстанавливали силы, уплетая печень, зажаренную на вертеле, и запивая ее большими глотками молодого вина, которое я так люблю.
Накопившаяся усталость, безумные экскурсии, волнения, испытанные в этой стране, усилия, которые пришлось сделать, чтобы выиграть эту особенную битву, всяческие недомогания — боль в пояснице, температура, ознобы, общая разбитость и чуть ли не парализованные ноги — в конце концов доконали нас.