Воспоминания еврея-красноармейца

Котляр Леонид Исаакович

Разумеется, сохранились свидетельства и самих еврейских военнопленных. Так, первым лагерем Анатолия Наумовича (в плену — Николаевича) Жукова, попавшего в плен 1 июля 1942 года в Крыму под Балаклавой, стал Бахчисарай. Селекция тут была многоступенчатой: первым критерием был еврейский «прононс» — скажи «кукуруза»; потом требовалось показать член, и если ты обрезан, но утверждаешь, что татарин, — то тут же татары тебя и разоблачат (дело-то происходит в Крыму!). Самого Жукова спасли отсутствие документов, русская фамилия и нееврейская внешность (впрочем, отчество — Наумович — он все-таки поменял на Николаевич).

Художник Абрам Резниченко описывает несколько более раннюю селекцию и экзекуцию в Хорольском лагере (предположительно, в октябре 1941 года):

«…Всех нас выстроили, солдат через переводчика приказал всем евреям выступить вперед.

Тысячи людей стояли молча, никто не двинулся с места.

Переводчик, немец из Поволжья, прошел вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица.

— Евреи,

выходите, — говорил он, — вам ничего не будет.

Несколько человек поверили его словам.

И только они шагнули вперед, как их окружил караул, отвел в сторону за холмик. Скоро мы услышали несколько залпов…». [234]

Еще более яркую и жуткую картину рисуют воспоминания медсестры-еврейки Софьи Иосифовны Анваер, взятой в плен под Вязьмой и под фамилией своего однокурсника-грузина Анджапаридзе уцелевшей даже в концлагере Штутхоф. Вот что происходило в сборном лагере для военнопленных в Вязьме осенью 1941 года:

234

Резниченко, 1993. С. 392.

«Хуже голода мучают жажда и холод. В голове неотвязная мысль: хоть бы один раз удалось согреться перед смертью. А смерть — она тут, рядом: на этаже появляются эсэсовцы с автоматами. Выкликают фамилию. Встает человек и тут же падает, сраженный автоматной очередью. Все это повторяется. На третью фамилию никто не откликается. Ее повторяют. Опять никто. И вдруг раздаются голоса: «Вот он, здесь запрятался». Автоматы бьют прямо в гущу людей. Следующий встает сам. Потом вновь молчание в ответ на фамилию, и опять предательские голоса, и вновь стрельба по площадям. На душе тяжелая тоска, как после этого жить. Полумертвые люди предают друг друга. Вечером Саша шепчет мне: «Знаешь, в кого стреляли? Это были комиссары. Кто-то дал немцам их фамилии, а другие помогли найти. А я был политруком. Может быть, и меня узнают».

…Был конец ноября. Стояло хмурое утро. Внезапно во дворе раздалась нарастающая стрельба, усилилась хриплая брань, крики. На этаже появились солдаты и эсэсовцы. Угрожая автоматами, они стали выгонять полуживых пленных во двор. Тех, кто не мог подняться, пристреливали. На лестнице образовалась страшная давка. Передние не успевали выходить, а на задних напирали немцы с криком и стрельбой. Между верхними и нижними этажами было широкое окно. Через него мне и удалось увидеть, что происходило во дворе. Шел еврейский погром. Эсэсовцы отбирали евреев и отгоняли их вправо. Более месяца, проведенного в этом лагере, сделали мне смерть милее жизни. Не раз уже я сама лезла под пули, но когда я увидела, как они убивают евреев, как над ними издеваются эсэсовцы с помощью собак (описывать это я не в состоянии), и представила, что же они могут сделать с женщиной, то постаралась задержаться на лестнице, пусть пристрелят здесь. Задержаться не удалось, поток людей вынес меня на крыльцо. Тут же ко мне подлетел высокий эсэсовский офицер:

— Жидовка? — Нет, грузинка.

— Фамилия?

— Анджапаридзе.

— Где родилась?

— В Тбилиси.

Последовало еще несколько вопросов… Ударом руки офицер толкнул меня не направо, куда я боялась даже взглянуть, не влево, куда отгоняли всех, а прямо вперед. Поднявшись на ноги, я обнаружила еще двух женщин-военнопленных. «Селекция» продолжалась, нас, женщин, постепенно стало шестеро. Стояли, тесно прижавшись друг к другу. Что говорить, было страшно. Страшно смотреть на то, что творилось кругом. Страшно думать о том, что могут сделать с нами. Когда «селекция» окончилась, военнопленных загнали обратно в здание, эсэсовцы и солдаты ушли, во дворе остались только трупы и мы шестеро посередине пустого пространства, в полной неизвестности…». [235]

235

Анваер, 2005. С. 20–21.

Так же, как и С. Анваер, под Вязьмой попал в плен и батальонный комиссар М. Шейнман (12 октября 1941 года). Судьба провела его через лагеря в Вязьме (до 12 февраля 1942 года), Молодечно (до июня 1942 года), Кальварии, что в Литве (до декабря 1943 года), Ченстохово (до августа 1944 года) и Везуве (близ Эппенана-Эмсе в Германии). Он сообщает, что под Вязьмой немцы бросали живых военнопленных-евреев в колодцы. [236]

Прежде, чем лишить евреев-военнопленных жизни, садисты и палачи из вермахта, СС или лагерных полицейских с их воспаленным воображением и звериными инстинктами, подвергали несчастных разнообразным мучениям, на изобретение которых — в ситуации полной безнаказанности — они были великие мастера. Одним из любимых издевательств было принуждение евреев бегать, возить друг друга на плечах, петь или танцевать — все до физического изнеможения.

236

Шейнман, 1993. С. 465.

Их впрягали

в повозки, заставляли убирать нечистоты голыми руками. Принятый за казака Семен Гриншпун, плененный в сентябре 1941 года под Киевом и после серии неудачных побегов все-таки прорвавшийся за линию фронта в апреле 1942 года, свой первый лагерь для военнопленных описывал так: «Внутри лагеря было специальное отделение, огороженное колючей проволокой, — для евреев. Здесь евреи тоже были только в нательном белье. Три раза в день всех выстраивали и пригоняли к еврейскому отделению, где евреев заставляли петь и танцевать. Кто не хотел или не мог этого делать, был тут же расстрелян. О побоях и говорить нечего. Ежедневно по утрам евреев выгоняли на уборку лагеря. Того, кто подбирал мусор или кал палочкой, расстреливали на месте. На четвертые сутки всех евреев расстреляли у самой изгороди». [237]

237

См. свидетельство ст. лейтенанта С. Гриншпуна в письме к И. Эренбургу (Гриншпун, 1993. С. 130; письмо опубликовано также в: Krakowski, 1992. Р. 228–229). Название лагеря не приводится.

В дулаге 160 в Хороле, где комендантом был подполковник д-р Леппле (Lepple), а врачом — д-р Трюхте (Truechte), пленных сортировали на русских, украинцев, евреев и монголов (азиатов); евреев помечали шестиугольными звездами, заставляли руками собирать нечистоты в бочки, били до изуродования; перед отправкой на экзекуцию в начале марта 1942 года пленных евреев раздевали до кальсон. [238] О намалеванных на одежде «звездах» вспоминает и Л. Котляр: «Для довершения общей картины следует описать единственное «развлечение», придуманное для нас начальством и регулярно повторявшееся утром и вечером. Каким-то образом в лагере (Речь идет о шталаге в Николаеве, размещавшемся на бывшем стадионе. — П. П.) обнаружили одного коммуниста и одного еврея. Обнаруженных «жидо-коммунистов» изолировали, прикрепили к ним конвоиров и дважды в день на виду у всех прогоняли бегом по верхнему краю чаши стадиона. Коммунист был плотный человек, лет сорока, в матросском бушлате с нарисованными мелом на спине и груди пятиконечными звездами. Еврей был ростом поменьше, в солдатской шинели и пилотке, в ботинках с обмотками и нарисованными на спине и груди звездами шестиконечными. Он с трудом поспевал за своим рослым напарником. А среди тридцати тысяч загнанных в ад за колючую проволоку находились такие, кто хохотал и улюлюкал им вслед, выкрикивая обидные, оскорбительные слова». [239]

238

Свидетельство бывшего солдата-красноармейца и еврея Эриха Шлехтерера, взятого в плен в августе 1941 под Харьковом (Jacobsen, 1967. S. 229–230. Dok. 40).

239

Котляр Л. И. Моя солдатская судьба (неопубликованная рукопись).

Владимир Тутов описывает такую «забаву» эсэсовцев в лагере Терезин в Чехии: еврейским военнопленным подвешивали на грудь фанерные дощечки с нарисованными на них мишенями и стреляли по ним, как в тире. [240] Известны и жуткие случаи натравливания на евреев собак, [241] в том числе и во время селекции перед строем военнопленных со спущенными штанами. [242]

Кстати, поначалу большое значение придавалось нарочитой публичности поиска и идентификации евреев, а также издевательств над ними перед казнью, как, впрочем, и самой казни. При этом преследовалась многосторонняя цель устрашения и морального разложения вчерашних красноармейцев, склонения их к аморальному сотрудничеству — предательству и выдаче (нередко и оговору) своих товарищей. Немцы словно бы говорили остальным: вот так мы поступаем с евреями и комиссарами — нашими заклятыми врагами, но только с ними: зато остальным нас нечего бояться! [243]

240

Тутов, 2010. С. 154–155.

241

С. Анваер (см. выше) и М. Шейнман (1993. С. 465) сообщают это применительно к лагерю в Рославле и Житомире, а А. Резниченко (1993. С. 393) — в Хороле. А. Резниченко описывает случай, когда разоблаченного еврея опустили вниз головой в чан с горячей баландой и несколько минут держали так за ноги. После чего чан опрокинули, и обезумевшая толпа бросилась к луже с мертвецом слизывать и сгребать остатки этого пойла.

242

Бондарец, 1960. Сама по себе селекция в строю со спущенными штанами происходила с каждым новым транспортом и в Славуте (Шейнман, 1993. С. 466).

243

Тут немцы, видимо, просчитались: многие военнопленные, особенно русские, резонно воспринимали расправу над евреями не иначе как первый этап: мол, расправятся с евреями, примутся за русских.