Воспоминания и размышления о давно прошедшем
Шрифт:
М. М. Постников придумал мне очень любопытную тему: я должен был посчитать группы бордизмов многообразий, первые пять классов Штифеля-Уитни которых равны нулю. Задача эта выглядела несколько искусственной (хотя позднее оказалось, что аналогичными задачами занимались и на Западе, например, Лиулевичиус и др.), зато по степени ее выполнения вполне можно было судить о том, насколько дипломник овладел сложным аппаратом алгебраической топологии: здесь надо было знать и схему Тома, и спектральную последовательность Адамса, и многое другое. Я успешно справился с задачей, посчитав первые восемь, двух компонент указанных групп, и диплом был очень высоко оценен рецензентом, в качестве которого выступал А. Б. Сосинский (который, правда, написал в отзыве,
Экзамен по математике у меня принимали П. С. Александров, Н. В. Ефимов и М. М. Постников. Удостоверившись, что я вполне уверенно отвечаю на билет, М. М. пошел обедать, и я остался наедине с первыми двумя экзаменаторами. Павел Сергеевич решил проверить, знают ли алгебраические топологи общую топологию и начал задавать мне соответствующие вопросы про бикомпактификации, отделимости, теорему Тихонова и т. д. Все это несложные вещи, которые я освоил еще на первом курсе, посещая спецкурс по общей топологии, так что к большому удовольствию П. С. я успешно на все ответил, получил пятерку, и экзамен для меня на этом закончился. Однако он имел неприятные последствия для многих моих друзей общих топологов, сдававших экзамен вслед за мной.
Дело в том, что Павел Сергеевич решил проверить, знают ли общие топологи, в свою очередь, основы алгебраической топологии и поинтересовался у одного из поступавших, чему равна фундаментальная группа кренделя, но ответа не получил. Затем последовал вопрос о фундаментальной группе тора и т. д. Когда же очередному сдающему не удалось вычислить фундаментальную группу окружности, П. С. всерьез рассердился и сказал, что это безобразие, что молодые общие топологи совсем не знают основ комбинаторной топологии (которую сам П. С., как и другие топологи его поколения, прекрасно знал). Впрочем, в итоге все кончилось благополучно, и все мои друзья успешно преодолели экзаменационный барьер.
На первом году аспирантуры произошло событие, которое полностью изменило мою жизнь: А. В. Чернавский и В. А. Голубева организовали небольшой спецсеминар по дифференциальным уравнениям на комплексных многообразиях, участниками которого стали мы с В. Лексиным. Одним из основных инициаторов была Валентина Алексеевна Голубева, беззаветно любящая математику и обладающая уникальным чутьем на новые интересные статьи, идеи. Вы могли спросить ее мнение о какой-либо работе и получить такой ответ: «Я ее не читала, но думаю, что в ней сделано то-то и то-то», и она часто оказывалась права!
Голубева хотела, чтобы мы разобрали статью французского математика Раймона Жерара, перенесшего на многомерный случай теорию фуксовых систем голландца Тони Левельта и сделавшего первые шаги на пути исследования обобщения знаменитой проблемы Римана-Гильберта о построении фуксовой системы уравнений по заданным особенностям и монодромии. Но начали мы все же со знаменитой работы Хельмута Рорля, впервые применившего к такого рода задачам методы алгебраической геометрии.
Я погрузился в новый для меня мир аналитической теории дифференциальных уравнений, и этот мир пленил меня. Замечательно, что здесь оказались востребованы и мои знания основ алгебраической геометрии, что счастливым образом помогло позднее мне получить ряд известных результатов по классической проблеме Римана-Гильберта, в задаче о Биркгофовой стандартной форме и некоторые другие результаты. Но все это произошло позднее, а пока, разбирая работу Жерара, я нашел в ней грубую (хотя и хитро спрятанную) ошибку, которая не поддавалась простому исправлению. По сути дела надо было начинать все сначала, я попытался это сделать, и в итоге мне удалось построить обобщение теории Левельта на многомерный случай. Этот результат составил предмет моей кандидатской диссертации, которую я успешно защитил в 1976 году в МГУ. А Алексей Викторович Чернавский стал моим вторым полноправным научным руководителем.
На первом году аспирантуры мне пришлось делать выбор между занятиями поэзией и математикой: и то и другое требуют всего человека целиком, всех его сил, всего времени. Невозможно получить хороший результат, работая урывками по 5–6 часов в день, надо погрузиться в задачу полностью, не оставляя ее ни на секунду в течение длительного времени, целиком сконцентрироваться на ней. Точно так же вы не сможете успешно заниматься поэзией, если не будете постоянно поддерживать в себе особое настроение, то необычное мироощущение, которое, собственно, и является основой любого поэтического произведения.
Впрочем, на самом деле выбор я уже сделал, поступив в аспирантуру, а первые полученные мной результаты, мучительный поиск решения и озарение внезапного понимания сути происходящего, приносили мне ничуть не меньшую радость, чем занятия поэзией.
Но все равно мне было очень больно наблюдать, как отмирает за невостребованностью моя способность воспринимать самые тонкие нюансы, обертоны поэтических произведений, как снижается острота сопереживания и способность проникнуться мироощущением читаемого поэта. Но это неизбежная плата за выбор, за профессионализм в выбранном ремесле.
Конечно, я и сейчас с большим удовольствием перечитываю своих любимых поэтов, но то, что я при этом испытываю, не идет ни в какое сравнение с теми эмоциями, которыми сопровождалось их чтение в замечательные далекие студенческие годы.
Общественные науки
Как часто мне приходилось слышать от моих коллег, что их жизнь на мехмате МГУ была бы прекрасна, если бы не необходимость заниматься общественными науками: историей партии, философией, политэкономией. Сколько трагических историй о загубленной аспирантуре или о неудачно сданной сессии по причине именно общественных наук можно найти в студенческом фольклоре. Скажу сразу, что никогда полностью не понимал и не принимал этих рассказов.
Мне кажется, что многие эти истории скорее говорят об интеллектуальной лени их персонажей, не способных или не желавших сделать над собой минимальное умственное усилие для того, чтобы решить эту заведомо разрешимую проблему.
Мне повезло, мое отношение к общественным наукам сформировалось под влиянием замечательного человека, преподававшего тогда курс философии на мехмате, Евгения Александровича Беляева. Я посещал на старших курсах его кружок по философии искусства, на котором впервые познакомился с работами Выготского и Потебни, прочитал с огромным интересом знаменитую книгу Бахтина «Франсуа Раблэ и народное смеховое творчество средневековья». Евгений Александрович внушил нам простую мысль: все курсы общественных дисциплин опираются на ограниченный объем фактического материала, вполне доступный для памяти студента МГУ, и основаны на очень простых правилах игры (также как и политическая жизнь, и поведенческие стереотипы общества). Для интеллекта мехматянина не должно составлять никакого труда понять эти правила и в нужные моменты действовать в соответствии с ними, поэтому любая оценка на экзамене по общественной дисциплине кроме отличной, безусловно, является позором или признаком интеллектуальной лени для математика.
Он еще дал понять, каким серьезным испытанием являлись для преподавателей истории партии и философии практические занятия по своим предметам на мехмате. Многие из них испытывали большой дискомфорт от одной мысли о встрече с мехматской аудиторией.
Действительно, было бы большим заблуждением думать, что можно поставить непонравившемуся студенту плохую оценку по политэкономии просто так. Нет, экзаменатор должен поймать студента на незнании или на неправильной интерпретации какого-либо общественного события, то есть соблюсти некие правила. Ну, а если студент знает эти правила и заведомо не глупее вас. Как быть в этом случае?