Воспоминания и размышления о давно прошедшем
Шрифт:
К сожалению, карьера преподавателя для полковника К. внезапно оборвалась в 1968 году, когда, не разобравшись что к чему, какая-то студенческая группа с того же химфака написала на него коллективную жалобу (может быть, как раз по поводу купрум о два, не знаю), и полковник ушел из университета. А жаль!
Не зря на одной из парт в аудитории физфака я как-то прочел вырезанные перочинным ножом чеканные строки: глупее химиков только геологи!
Распределение
Еще задолго до окончания аспирантуры я определился с выбором будущей профессии, решив стать преподавателем математики в ВУЗе. Я совершенно сознательно не хотел идти работать в какое-либо НИИ, руководствуясь при этом следующими двумя соображениями.
Во-первых,
А полезность и необходимость преподавательской деятельности несомненна. Сознание, что рабочий день прошел не зря, и ты сумел научить кого-то тому, что знаешь сам, да еще сделал это хорошо, наполняет твою повседневную жизнь смыслом и примиряет с теми мелкими неурядицами, с которыми связана подчас эта работа. Но что может быть полезней и благородней, чем преподавательская, учительская миссия, какое захватывающее зрелище видеть, как прорастают те ростки знаний, которые ты по крупицам шаг за шагом вкладываешь в благодарные студенческие головы! И даже, если твоя собственная профессиональная математическая судьба не складывается, это уже не так страшно: ты все равно понимаешь, что нужен, приносишь пользу, и жизнь не тратится понапрасну.
Второе соображение, которым я руководствовался, состоит в том, что я искренне считал себя готовым к преподаванию и был уверен, что эта работа будет у меня складываться легко и удачно. И для этой уверенности у меня были следующие основания, связанные с моими школьными годами.
Дело в том, что, начиная где-то с третьего класса, у меня вдруг прорезался дар декламации. Помню, как я учил какое-то стихотворение про танкиста, когда мой отец, вслушавшись в мой заунывный речитатив, отложил книгу, которую в тот момент читал, и дал мне первый и единственный урок по этой теме. Надо сказать, что он обладал потрясающей дикцией, а праздничные парады, за организацию которых он отвечал, будучи командиром дивизии в Таллине, проводил на таком уровне, что дрожь пробегала по телу, когда он зычным, прекрасно модулированным голосом с тщательно отмеренными паузами командовал: «Пара-ад, смирна!».
Отец объяснил мне некоторые нехитрые премудрости искусства декламации, рассказал о необходимости уметь держать паузу, интонационно выделять смысловые значимые отрывки и на этом посчитал свою миссию оконченной. На следующий день я удостоился искренней учительской похвалы, и моя школьная карьера чтеца-декламатора началась.
Впоследствии я неоднократно участвовал в конкурсах чтецов самого разного уровня и однажды даже стал лауреатом республиканского конкурса Эстонии, был одно время (очень непродолжительное) юным диктором детского радио Таллина и как-то удостоился выступления во всесоюзной «Пионерской зорьке».
Но самым ответственным делом на этом внеклассном поприще для нас были так называемые монтажи, то есть приветствия, которые на официальных мероприятиях юные школьники произносили со сцены в адрес своих старших товарищей.
Дело это было непростое, требовало максимальной четкости и слаженности и, главное, умения держать себя правильно на сцене, чувствуя аудиторию. До сих помню совершенно обескураживающее чувство пустоты и затерянности, которые я испытал, участвуя в приветствии одному из съездов компартии Эстонии. Дело происходило в громадном концертном зале, свет прожекторов слепил мне глаза, и зал представлялся сплошной черной ямой. И вдруг я почувствовал необыкновенную легкость и раскованность и понял, что знаю, как общаться с этим громадным пространством, заполненным людьми так, чтобы они с интересом ловили каждое мое слово. В общем, ко мне пришло ощущение контакта с аудиторией.
Вскоре мы переехали в Калининград, моя карьера монтажиста закончилась, но навык общения с аудиторией остался на всю жизнь. Причем, чем аудитория больше, тем легче мне, совершенно не напрягаясь, войти с ней в контакт, при этом у меня всегда возникает чувство, родственное тому, что я испытал в далеком детстве в центральном концертном зале «Эстония».
Я полагал, что эти навыки помогут мне в преподавательской деятельности, и так оно и случилось: я до сих пор с громадным удовольствием вхожу в аудиторию и испытываю искреннюю радость и от общения с ней, и от самого процесса чтения лекции.
Итак, решение было принято, оставалось найти ВУЗ, который бы мной заинтересовался, и таковых оказалось четыре: МФТИ, МИФИ, МИСИ и уже упоминавшаяся ранее Высшая школа пожарников. Я сделал выбор в пользу МФТИ, где на замечательной кафедре высшей математики провел 15 лет жизни, ставших для меня одними из самых счастливых.
Но это уже совсем другая история, о которой я обязательно напишу в следующий раз.
Воспоминания об интернате
Два года, проведенные в Физико-математической школе-интернате номер 45 в Ленинграде [1] , были одними из самых интересных в моей жизни и во многом определили не только мою профессиональную судьбу как математика, но и сформировали мой характер, отношение к жизни — всё то, что обычно называют жизненными и нравственными ценностями. В школьной интернатской программе были алгебра, математический анализ, история, литература…, и нас очень хорошо учили всем этим наукам наши любимые учители: Юрий Иосифович Ионин, Ефим Эммануилович Наймарк, Ирина Георгиевна Полубояринова и многие другие, которых я люблю и помню. Но кроме обязательной школьной жизни была еще и внешкольная, которая значила для нас ничуть не меньше. О некоторых эпизодах этой жизни мне и хотелось бы здесь рассказать.
1
Напечатано впервые на английском языке в переводе А. Б. Сосинского в книге «Mathematics in Sankt-Peterburg», Translations of AMS, АAdvances in the Math. Scie., Series 2, 1996, V. 2, затем на русском в журнале «Ленинградский Университет», 1999.
Интернат в те годы находился в Ленинграде на улице Савушкина, за Черной речкой. До центра города можно было добраться за 30–45 минут, а это значит, что Ленинградские музеи, театры, здание университета с его библиотекой были в пределах досягаемости. Зимой 1966 года каждую неделю нас водили на экскурсии в Эрмитаж. Вместе с прекрасным экскурсоводом (к сожалению, не помню ее имени) мы прошли почти всю выставленную тогда экспозицию современного искусства от картины к картине: от импрессионистов до Пикассо. Нам рассказывали об импрессионизме и пуантилизме на примерах картин Клода Моне и Поля Синьяка, о кубизме, о русских модернистах, о том, как научиться понимать современную живопись. И я ценю эти уроки ничуть не меньше уроков алгебры или анализа, потому что они познакомили меня с новым для меня миром, миром живописи.
Мне вообще кажется, что 14-15-летнему человеку иногда необходимо всего лишь узнать (увидеть, услышать или прочитать) о существовании какого-то нового незнакомого ему мира, будь это мир современной живописи, поэзии или, скажем, китайской литературы. Причем услышать от «источника, заслуживающего доверия», например, от любимого учителя. Так на уроке литературы я узнал от Ирины Георгиевны о существовании Большого Драматического Театра и о Г. А. Товстоногове. Мне удалось достать билеты на его спектакль по «Идиоту» Ф. М. Достоевского с гениальным Иннокентием Смоктуновским в роли князя Мышкина, и я до сих пор считаю этот спектакль лучшим из всех когда-либо виденных мною. С тех пор я «заболел» театром и уже в Москве, будучи студентом МГУ, пересмотрел все спектакли «Современника», театра на Таганке, театра Образцова. Не пропускал я и ни одной премьеры А. Эфроса в театре на Малой Бронной.