Воспоминания и впечатления
Шрифт:
Повсюду шли митинги. Петербургский Совет рабочих депутатов был несомненным вторым правительством, и оптимисты думали, что он располагает, пожалуй, большими силами, чем настоящее правительство 59 .
Мне незачем здесь рассказывать о тех событиях революции 1905–1906 годов, которые в настоящее время известны всем и даже достаточно изучены. Я отмечу здесь лишь коротко, как надлежит в предисловии, некоторые отдельные факты, касавшиеся близких мне политических кругов и лично наблюденные мною.
Главными заботами центрального штаба нашей партии в начале революции, т. е. до поражения московского восстания, была постановка прессы и организации и вопросы о сближении с меньшевиками 60 .
В первом отношении партия вступила сначала на несколько неправильный путь. Лично
Когда «Новая жизнь» скончалась 64 , партия вступила на более планомерный путь с изданием газеты «Волна» 65 , а по закрытий ее — некоторых других 66 . Это были газеты чисто партийные, велись они хотя односторонне, но тем не менее энергично и ярко и имели большой успех в массах.
Но ко времени их деятельности преобладание правительства реакционного над силами Совета сказалось уже с полной ясностью. Дело приближалось к аресту сперва первого состава президиума, а потом и второго…
В организационном отношении дело шло не особенно хорошо. И мы, и меньшевики одинаково сознавали, что Петербургский Совет рабочих депутатов покоится больше на известном подъеме рабочих, чем на подлинном политическом сознании, а в особенности на подлинной прочной низовой организации.
Дан 67 проповедовал в то время энергично устройство системы клубов, к чему кое-где и приступили. Чисто партийные организации, организации профессиональные, несомненно, отличались еще известной рыхлостью. Людей, как всегда, не хватало. Работа в армии шла, но главным образом в некоторых частях, расквартированных в Финляндии, что в свое время сказалось Свеаборгскими событиями 68 и т. п.
Однако и с этой стороны мы были еще далеки от того положения, которое создалось более серьезной империалистической войной к нашим дням. С крестьянскими восстаниями, вспыхивавшими в разных местах, мы были совершенно не связаны, за исключением Латвии, где движение «лесных братств» и вообще крестьянское массовое движение шло более или менее непосредственно под руководством партии 69 .
Чем дальше, тем больше выяснялось, что революция, как массовое явление, идет на убыль; повторные попытки генеральных стачек причиняли нам вред, показав как раз такую убыль в настроении населения. Поражение московского восстания нанесло почти смертельный удар. К этому времени относится и перелом в наших отношениях к меньшевикам. Начиная с возвращения эмиграции в Россию, появляется тенденция к сближению между обеими частями партии. Оказалось, что революция ставит перед нами столь общие задачи, что как ни велики были теоретические разногласия, силы сближавшие перевешивали. Можно было наблюдать, как прежде столь близкие друзья, а потом столь свирепые враги — Ленин и Мартов — мирно беседовали друг с другом и искали точек соприкосновения.
Растущее давление реакции способствовало такой спайке и породило те бесконечно длинные заседания, которые велись у нас сообща с меньшевиками для выработки редакции единой газеты. Мне приходилось председательствовать на этих собраниях и всячески стараться добиваться благоприятных результатов. Формально мы добились их, общая редакция была создана, роли распределены, была даже пара общих редакционных заседаний, и, не помню точно, кажется, выпущен был один номер соединенной газеты, но газета была сейчас же воспрещена, а возобновить ее не удалось уже потому, что между нами и ими опять все пошло врозь.
Самым героическим усилием к объединению партии был, конечно, Стокгольмский съезд 70 : и мы, и меньшевики напрягли все силы, чтобы иметь на этом съезде большинство.
Я поехал в Стокгольм со второй партией делегатов, и на пути с нами произошло, между прочим, курьезное несчастье. Капитан парохода опасался везти нас открытым морем из-за качки, которая могла бы повредить целому гурту цирковых дрессированных лошадей, бывших нашими сотоварищами по путешествию. Пароход наскочил на камень. В первую минуту ночью, когда раздался оглушительный взрыв, пароход накренился набок и раздались крики о том, что вода проникает в каюты первого класса, — я думал, что какое-нибудь русское судно, узнав о том, кто едет на этом пароходе, послало против нас мину или хватило нас каким-нибудь крупным снарядом.
Довольно любопытно было наблюдать сцены, происходившие в течение всей этой ночи, пока пароход, к несчастию, крепко засевший на пронзившем его бок остром камне, очень медленно погружался в море. Мы все ходили со спасательными поясами под мышками в предрассветных сумерках и ждали момента, когда нам прикажут садиться в шлюпки. Близлежащий берег, или, вернее, скала, казался нам не только бесприютным, но и совершенно недоступным с моря, и один старый финн, не то пугая нас, не то действительно испуганный, говорил, что шлюпки непременно разобьются об этот берег. К утру нашу маленькую пушку, которая тревожно кашляла на корме, услышали из Гельсингфорса, и на выручку к нам приехал маленький полицейский пароход. Когда он забрал нас и отвез в Гельсингфорс, ему и в голову не приходило, что он имеет в своих руках ровно половину состава социал-демократического съезда, захватив которую, он мог бы нанести надолго непоправимый удар всему делу русской революции. Но полиции все это было невдомек, и она нас свободно отпустила с пароходом, ушедшим на следующий день.
По приезде в Стокгольм я нашел ситуацию уже выяснившейся. Было ясным, что меньшевики на съезде будут в большинстве.
В то время немалую роль в жизни партии стал играть Алексинский 71 . Мы раньше его не знали. Я и теперь плохо знаю его студенческое прошлое. Он был нам рекомендован как бойкий журналист, весьма симпатизирующий большевизму. Очень скоро он вступил в партию и действительно показал себя чудесным газетным работником: с невероятной быстротой писал он статьи на любые темы и скоро сделался главной опорой газеты, не как политический руководитель, а как всегда готовое перо.
В Стокгольме, когда Ленин придумывал все стратегические ходы для того, чтобы обеспечить за большевиками максимум влияния в грядущей партии, Алексинский выступил против него с горячими филиппиками и внезапно для всех нас из крайнего менышевикоеда превратился в какого-то размякшего защитника идей неразборчивого единства.
Надо сказать, однако, что когда линия нашего поведения была определена, то тот же Алексинский вновь превратился в самого озлобленного полемиста и при выступлениях Плеханова буквально порывался броситься на него чуть не с кулаками, так что для предотвращения с его стороны скандальных выходок мы посадили рядом с ним двух уравновешенных товарищей. Плеханов в шутку говорил мне после заседания: «Что вы этого Алексинского сырым мясом кормите, что ли, для злобы?»