Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона
Шрифт:
— Хм! Повезло ему иметь такую племянницу. Впрочем, ладно. Договорились.
— А теперь, прежде чем окончательно ударить по рукам, посмотрим на лошадей, из которых, как ты обещал, я могу выбирать.
Карто расхохотался. Генеральша сказала моему дяде, чтобы он вошел. Она сама налила нам великолепного бордоского вина. На этот раз я была вынуждена подбодрить моего дядю и заставить его чокнуться; эмоции лишили его слов и практически парализовали.
Потом мы все четверо спустились в конюшню. Там я присмотрела себе красивую кобылку серой в яблоках масти (потом мне показалось, что ее специально дрессировали для службы гражданке-генеральше). Мой выбор пал на нее.
— Эта лошадь твоя, — сказал мне генерал, — инструктор научит тебя на нее садиться. Пока же держись за пятый повод.
Мне пришлось объяснить эту старую шутку, такую популярную тогда в казармах, но которую я слышала впервые. [22]
Вскоре я была одета в униформу аллоброгцев: зеленая конно-егерская куртка, зеленые обтягивающие панталоны, полусапоги с кисточками, каска из черной кожи, украшенная меховым гребнем и султаном. Мой дядя получил похожую униформу, но у него были нашивки фурьера. [23]
22
По всей видимости, суть шутки заключается в том, что если оголовье было двойное (то есть во рту у лошади было две «железки» — мундштук и трензель), то тогда и повода было не два, а четыре. Каждый повод на вид как бы один, только на самом деле это два ремня, соединенные с помощью пряжки. Для управления лошадью это важно: правый повод, левый повод… Таким образом, «пятый повод» начинает звучать, как «пятая нога», «пятое колесо» и т. п. Что-то типа того, когда новичку предлагают продувать макароны, прежде чем класть их в кастрюлю. Сказать новичку: «Держись за пятый повод», и он будет, бедный, этот повод искать. Смешно…
23
Фурьер — военнослужащий младшего командного (унтер-офицерского) состава, исполняющий роль ротного или эскадронного квартирьера и снабжающий роту или эскадрон фуражом и продовольствием.
24
Сан-Жен (Sans-Gene) переводится с французского, как «Бесцеремонность».
— Уверяю вас, — сказал он, — когда мы взяли ее в плен, она с нами ни секунды не церемонилась, называя нас подлецами за то, что мы собирались убить двух врагов, прекративших сопротивление.
Мои послужные списки свидетельствуют, что мое добровольное вступление в Аллоброгский легион состоялось 9 июля 1793 года, когда им командовал полковник Пинон. [25]
Когда Авиньон был в полной мере наказан и Карто счел себя достаточно сильным, чтобы идти на Марсель, он перешел через Дюране. Аллоброгские разведчики, в число которых входила и я, каждый день приводили в штаб пленных федералистов; большинство из них были богатые городские буржуа, которые, побросав ружья и мундиры, пытались спрятаться в бедных хуторах или одиноко стоящих лачугах. Я пользовалась благосклонностью, которую продолжал проявлять ко мне главнокомандующий, чтобы вызвать у него к этим несчастным чувство милосердия.
25
Пинон, Жан-Симон-Пьер (1743–1816) — бывший лакей Людовика XVI, офицер национальной гвардии, полковник (1793), бригадный генерал (1794). В 1801 году был удален из армии по подозрению в получении взяток за освобождение призывников от воинской службы.
— Гражданин генерал, — говорила я, — это хорошие французы; они просто запутались, как и я в свое время.
Таким образом, было спасено много простых людей и дворян из Марселя. Этим они должны быть обязаны гуманности и мудрости генерала, но их признательность почему-то обратилась на меня: когда армия Конвента заняла Марсель, я вдруг стала очень знаменита среди его жителей. Гражданка Сан-Жен в униформе аллоброгского егеря действительно пользовалась успехом. Были приготовлены носилки, которые покрыли тканью и украсили листьями. Я заняла место на них, и меня стали носить по улицам с криками «Да здравствует Сан-Жен!» на плечах людей, энтузиазм которых кипел и бурлил, как кипит и бурлит все под небом Прованса. Прогулка закончилась на большой площади, где в мою честь произнесли речи несколько ораторов. Меня дружески обнял гражданин генерал Доппе, [26] а вместе с ним еще множество разных граждан, среди которых были члены муниципалитета в трехцветных шарфах, руководители секций и пр. Церемония завершилась патриотическим банкетом.
26
Доппе, Франсуа-Амадей (1753–1800) — дивизионный генерал. Командовал армией, осаждавшей Тулон, потом был переведен в Пиренейскую армию.
Разум мой совсем отказал бы мне, если бы я решила ответить на все тысячи поздравлений, адресованных мне, поднося стакан к губам. Я еще не была тогда старым солдатом, и к тому же мне никогда не нравилось пить.
Глава IV
Осада Тулона. — Меня не разжалуют. — Генерал Дюгоммье. — Начальник артиллерии. — Кого я назвала «цыганенком». — Я ранена.
Из Марселя мы двинулись через ущелье Оллиуль на осаду Тулона, попавшего в руки англичан, которыми командовал генерал О’Хара. [27] Одна дивизия из Итальянской армии располагалась на другой стороне города в Соллье и Ля Вилетте. Карто лишился командования и оставил нас; мне кажется, я была солдатом его армии, больше всех сожалевшим об этом. Его ненадолго заменил Доппе. Доппе сменил Дюгоммье, [28] который уже стоял во главе тридцати тысяч человек, так как численность армии значительно возросла.
27
О’Хара, Чарльз (1740–1802) — британский генерал. Командовал войсками, осажденными в Тулоне, был ранен и взят в плен.
28
Дюгоммье, Жан-Франсуа (1736–1794) — дивизионный генерал, командовал армией, осаждавшей Тулон, потом армией в Пиренееях, где и был убит.
Итак, мой первый бой произошел под Тулоном и против англичан; что ни говори, но мой выстрел из пушки на дороге в Ламбек был лишь безрассудной проделкой, а наш марш на Марсель — лишь охотой на людей, попавших в списки запрещенных лиц. Однажды меня послали отвезти суп на один из наших отдаленных постов. Несколько туазов [29] дороги простреливались огнем из форта, кажется, это был форт Мальбоске. Я прикрепила несколько котелков к седлу лошади, сообщила об этом дяде и своим товарищам и отправилась в путь, с решительным видом пустив лошадь рысью. Ехала я, громко напевая. Отъехав на некоторое расстояние, я услышала звук пушечного выстрела со стороны, где должен был находиться этот проклятый форт. Это заставило меня замолчать. Раздался второй выстрел: я огляделась, но вокруг лежала лишь бесплодная и абсолютно ровная равнина, какие обычно простираются вокруг военных укрепленных пунктов. Место, куда я ехала, было еще достаточно далеко, а проклятый форт был близко. Раздался третий выстрел: и тут до моих ушей явственно донесся свист, не было никаких сомнений, что это был звук ядра, которого я пока еще не видела; это заставило меня задуматься еще сильнее. Неожиданно моя лошадь остановилась, вся белая от пота и вся в пене. Раздался хохот. И тут я поняла, что нахожусь среди своих товарищей, которых недавно оставила, а полные котелки так и болтаются на седле лошади рядом со мной. Мой дядя был единственным, кто не стал смеяться; напротив, он посмотрел на меня очень сурово. Я так и не поняла, как моя лошадь смогла изменить направление движения и аллюр, перейдя от рыси к галопу, ускорив мое досрочное возвращение. Мой дядя до конца дня не произнес ни слова. Мне было стыдно, я была очень опечалена.
29
1 миля = 1000 туазов = 1949,04 м.
На другой день во время отдыха (такого времени бывает много во время осады) солдаты нашей роты собрались вместе. Мой дядя собрал их всех в круг и голосом, одновременно грустным и торжественным, обратился ко мне:
— Сан-Жен вчера испугалась, Сан-Жен показала себя трусихой, Сан-Жен следовало бы разжаловать; и мы разжалуем Сан-Жен.
Краска ударила мне в лицо.
— Ну-ка, — продолжал мой дядя, обращаясь к моему бригадиру, — выполняй свой долг; сорви пуговицы с ее мундира.
Бригадир приблизился ко мне, но я прорвала образовавшийся возле меня круг, бросилась к месту, где стояли на привязи лошади, и выхватила из седельной сумки пистолет. Меня окружили со всех сторон.
— Дядя, — закричала я, — вашу племянницу не разжалуют! Лучше я прострелю себе голову.
Мои товарищи расхохотались, но это был не издевательский смех: это был смех радости, добрый и даже ласковый. Мне сказали, что хотели просто позабавиться; мой дядя попросил, чтобы мне преподали этот урок, и никто не сомневается в моей храбрости. Когда они сами оказались под огнем в первый раз, они вели себя точно так же. А сколько других, гораздо более храбрых солдат, в первый раз выглядели даже еще хуже. Мой дядя, одновременно испуганный и растроганный моим поступком, пожал мне руку:
— Очень хорошо, Сан-Жен, очень хорошо. Когда солдат исправляет свою ошибку подобным образом, можно быть уверенным, что он никогда вновь не совершит ее.
Вскоре о произошедшем уже знал весь лагерь. Даже наш новый главнокомандующий генерал Дюгоммье зауважал меня. Каждый раз, когда мне случалось быть дневальной у дверей его штаба, он звал меня отобедать за одним столом с его сыновьями и штабными офицерами. Как-то утром месяца фримера (было серо, холодно и угрюмо) я явилась, чтобы получить наряд. Завернутая в плащ, я соскочила на землю и начала привязывать лошадь, но тут я услышала оклик, который несся с лестницы домика, жалкого жилища фермера, в котором располагался генеральный штаб. Я взбежала на несколько ступеней, а навстречу мне вышел какой-то офицер, протянувший мне пакет: это был приказ, который следовало срочно доставить по назначению. Я прыгнула в седло и пустила лошадь в галоп.
Возвращаясь назад, я вспомнила, что с утра не была на кухне, организованной недалеко от генерального штаба, посреди оливковых деревьев, как раз в том месте, мимо которого я должна была проехать. Моя лошадь и я сама, мы одновременно повернулись в сторону ярко горевшего огня. Хворост был набран в оливковой роще: какой же это был огонь! Я вдохнула в себя восхитительный запах бараньей ляжки, жарившейся на этом огне. Какой же аромат шел от этой ляжки, как же аппетитно она выглядела! Старший сержант Массена [30] и сержант Жюно [31] на этой кухне играли роли главного повара и его помощника. Они узнали меня и пригласили дать им несколько практических советов. Могла ли я отказаться! Я выпрыгнула из седла и расположилась на извилистом стволе оливкового дерева, я вытянула ноги к огню и набила желудок добрым куском баранины. Эта замечательная операция требовала времени. В результате я вернулась в генеральный штаб как раз в тот момент, когда выходил главнокомандующий: я отдала ему честь, а он ответил мне доброжелательной улыбкой и дружеским жестом руки. Я поднялась наверх в комнату, где находился штабной рабочий кабинет, чтобы представить расписку в получении доставленного мной приказа. Офицер, отправивший меня с поручением, стоял, опираясь на стол, полный бумаг и карт, в руке он держал компас. В комнате было светлее, чем на лестнице. Я увидела у него эполеты майора на артиллерийском мундире, он был щуплый, кожа у него была оливкового цвета, вся какая-то землистая, щеки впалые, а сам он был весь угловатый, но при этом лицо у него было такое, какие запоминаются навсегда. На столе лежала его шляпа, желтоватый султан которой показался мне ужасно грязным, что могло свидетельствовать о том, что ему часто приходилось находиться в пороховом дыму батарей. Не поворачивая головы в мою сторону, он достал часы:
30
Массена, Андре (1756–1817) — уроженец Ниццы. Будущий маршал Империи, герцог Риволи, князь Эсслингский.
31
Жюно, Жан-Андош (1771–1813) — бургундец, как и Тереза Фигёр. Будущий дивизионный генерал, генерал-полковник гусар, герцог д’Абрантес.