Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
карт, она уже не могла играть сама и только просиживала далеко за полночь возле игравших,
услаждая слух свой приятными игорными возгласами и утешаясь каким-нибудь казусом.
Старушка мало уже и помнила, зная только самых близких гостей, а о большой части
посетителей, особенно из молодежи, никогда и не слыхала; она не входила ни во что, и
прием гостей лежал на обязанности экономки и дворецкого. У последних люди поважнее
пользовались еще вниманием по преданию,
собственному разумению и по утрам бегать в буфет добывать с боя стакан чаю или кофе.
Разумеется, четвертак, полтинник играли роль; но иногда гостей было так много,
беспорядок доходил до такого хаоса, что и подкупленные лакеи ничего не могли сделать для
своих клиентов. Но эти житейские неудобства выкупались разнообразным и веселым
обществом, которое с утра собиралось в гостиных комнатах, где дамы и девицы, одна перед
другой, щеголяли любезностью, красотою, изысканностью и роскошью туалета. Балы Т. Г.
Волхов-/105/ской были для Малороссии своего рода Версалью: туда везлись на показ самые
модные платья, новейшие фигуры мазурки, знаменитейшие каламбуры, и там нее бывал
иногда первый выезд девицы, которая до того ходила в коротеньком платьице и кружевных
панталонцах. Там завязывались сердечные романы, происходили катастрофы,
провозглашалась красота и установлялась слава танцоров и танцорок. Да, подобные балы
уже не повторяются, потому что теперь немного найдется охотников ехать за полтораста
верст с семействами на трехдневный пляс, да и вряд ли отыщется помещик, готовый
бросить несколько тысяч рублей на подобные удовольствия. Огромная, в два света, зала едва
могла помещать общество, хотя немалая часть гостей занимала другие комнаты и много
мужчин играло в карты по своим квартирам. Старинная мебель, цветы, прошловековые
зеркала и занавесы — все это при освещении и новейших костюмах, под звуки музыки
представляло необыкновенно интересный вид... И вдруг среди толпы разряженных дам и
расфранченных кавалеров является истопник в простой крестьянской одежде, в дегтяных
сапогах, с длинной кочергой и, расталкивая раздушенную толпу, отправляется к печке,
садится на паркете на корточки и, помешивая головни, понюхивает себе табак из рожка,
вынутого из-за голенища. Дождавшись флегматически времени, истопник полезет на
лесенку, закроет трубу и, сложив на плечо свои доспехи, отправляется обратно тем же
порядком, не обращая внимания на происходящее, как человек, добросовестно
исполнивший свою обязанность. Зимние балы были блистательны, но летние гораздо
веселее, потому что после танцев, на рассвете, общество выходило на лужайку перед домом,
уставленную цветами, гуляло по саду, и тут договаривались при блесках утренней зари те
речи, которые как-то замирали в душной бальной атмосфере. В описываемое время
встретил я в Мосевке С. А. Закревскую, которая тогда напечатала в «Отечественных
записках» свою «Институтку» и затронула в ней несколько лиц, обыкновенно посещавших
старуху Волховскую. Она же сказала мне, что ждали из Петербурга Гребенку, который, нет
сомнения, приедет в Мосевку. С Гребенкой мы были знакомы как воспитанники одного
заведения, и хотя он вьшел гораздо прежде меня, но мы жили с ним на одной квартире. Он
тоже в своих рассказах описал не одну личность из общества собиравшегося в Мосевке. В
особенности нападали они с Закревской на одну барыню, тип уже исчезнувший, известную
в Малороссии под именем всесветней свахи.
Общество собралось многочисленное. По протекции одного приятеля я имел комнатку
неуютную, но отдельную, так что, несмотря на неудобства, все-таки я был помещен лучше
103
многих. Помню, что после шумного завтрака я отправился к себе покурить и почитать.
Проходя мимо главного подъезда, я услышал голоса: «Гребенка! Гребенка!» — и
остановился. Евгений Павлович подъезжал к крыльцу в сопровождении незнакомца. Они
вышли. Спутник его был среднего роста, плотный; на первый взгляд лицо его казалось
обыкновенным, но глаза светились таким умным и выразительным светом, что невольно я
обратил на него внимание. Гребенка тотчас же поздоровался со мною, взял за плечи и,
толкнув на своего спутника, познакомил нас. Это был Т. Г. Шевченко. Последний знал меня
по стихотворному посланию к нему, напечатанному в «Молодике», и /106/ крепко обнялся
со мною. Дорожным надо было умыться и привести в порядок костюмы. Я пригласил их в
свою комнату. Гребенка скоро ушел вниз, а Тарас Григорьич остался со мною. Я упомянул о
своем стихотворении не из самолюбия, напротив, я считаю его слабым, но потому что это
было первое печатное заявление сочувствия и уважения украинца к народному поэту, и
Шевченко несколько раз произнес мне свое искренное «спасибі», которое, как известно всем
знавшим его близко, имело особенную прелесть в устах славного Кобзаря. Но недолго мы
разговаривали. Весть о приезде Шевченко мигом разлилась по всему дому, и квартира моя
вскоре наполнилась почитателями, приходившими познакомиться с родным поэтом. Пришел