Воспоминания склеротика
Шрифт:
Наше кафе имело успех в городе не только среди работников искусств, особых любителей экзотики и вина. Его просил у нас в аренду даже горком партии для проведения своих вечеров.
ФИЛЬМ, ФИЛЬМ, ФИЛЬМ!
В авиационных частях есть шутка «где начинается авиация – там кончается порядок», и это, видимо, справедливо, если сравнивать её (авиацию), к примеру, с танковыми войсками, поскольку именно там есть другая шутка: «порядок в танковых войсках». Если всерьез рассуждать о беспорядках, не имея ввиду всю советскую державу, то найти их можно, прежде всего, в учреждения зрелищных искусств. А поскольку из всех искусств для нас важнейшим является кино, то оно и стоит во главе иерархической лестницы неразберихи и несогласованности. Я пришел к этому выводу, имея малюсенький
Вернувшись из длительной гастрольной поездки, мы получили несколько дней отгулов за работу в выходные дни. Но наша привязанность к театру была такой, что и в выходные мы пропадали там, изредка меняя его на любимое кафе «Лакомка», где за стопкой коньяка и чашечкой кофе продолжали наши разговоры о театре и жизни. Так вот, придя в свой выходной утром, как на работу, я был остановлен директором возле театра, стоящим рядом с какой-то незнакомой женщиной. – Вот это тот самый актер Смирнов, о котором я Вам только что говорил. У него есть несколько выходных дней. – Сказал директор и представил мне помощника режиссера киносъемочной группы.
– У нас к Вам огромная просьба – начала расторопная дамочка, - мы в Ялте снимаем фильм о Карле Марксе, и нам крайне необходим на два или три дня очень опытный кукольник.
– - Я, не ломаясь, с удовольствием согласился. Мы договорились, что назавтра меня будут ждать в ялтинской гостинице «Южная» первым рейсовым троллейбусом. Как только я появился возле условленного места, немедленно был окружен несколькими девицами, узнавшими меня как родного брата. – Борис Наумович, пожалуйста, садитесь в машину, спасибо за аккуратность. Вас уже ожидают на съемочной площадке - наперебой информировали меня любезные служители кино. Когда тронулась коричневая «Победа», я подумал: - как же встречают известных актеров, если мне устроили такой заботливый прием? Потом мне стало немного страшно, когда я переключился на другую мысль: - что предстоит выполнить «опытному кукольнику», и что от меня ждут киношники, в оплату за такое внимание.
Съемки проходили в Массандре[8], но я был доставлен не на съемочную площадку, а в базовое помещение. Там меня встретила ассистент режиссера Лика Ароновна и, очень мило заикаясь, стала объяснять, что делать дальше. – Вы поедете сейчас на площадку, - очень серьезно, но со смешинкой в глазах, растолковывала она, - там найдете человека, который на всех кричит и нецензурно бранится, и он Вас познакомит с Григорием Львовичем Рошалем, который должен определить Ваш костюм и грим.
– - На площадке я нашел нужного человека мгновенно, так как по описанию Лики Ароновны никаких сомнений, что это именно тот, кто мне нужен, не могло быть. Он тут же осведомился, по приметам ли Лики Ароновны я его нашел, и, выслушав утвердительный ответ, выразил полное удовлетворение. Через несколько минут прибыл Рошаль и, познакомившись со мной, распорядился, чтобы меня одели в цветное домино с черным цилиндром и сделали грим Пьеро. Встретив меня снова на базе, Лика Ароновна повела в костюмерную, а затем на грим. В большой гримерной оказался я, и в другой части комнаты Руфина Нифонтова. -- Вы не смущайтесь, молодой человек, эту – Лика Ароновна указала на известную артистку, -- сейчас причешут, и она укатит в Чехословакию, куда страшно спешит, а потому так и психует.
Руфина Дмитриевна действительно ужасно нервничала, но по другому поводу: ей, для отправки на аэродром, предоставили не новую машину. Когда же её нервы оказались на пределе, и в комнате стали явно звучать слова, по которым мне удалось разыскать на съемочной площадке нужного человека, Лика Ароновна, прервав мой грим, повела в коридор. – Пойдемте со мной, – сказала она, -- я познакомлю Вас с нашим Квашой.
У Игоря Кваши портретный грим Маркса длился около двух часов, во всяком случае, в этот день, и он, сделав себе перерыв, стоял, покуривая, у окна. Нас познакомили. Милый человек, с добрыми глазами, вежливо протянул руку. Мы осведомились, кто - где работает, поскольку фамилия Кваша мне ещё тогда ничего не говорила, а моя ему и подавно. Но знаменитая артистка уже отбыла в аэропорт, и я снова сел к гримеру. Меня и ещё нескольких актеров, среди которых я запомнил только Шенгелая, с трудом воткнули в «победу», поскольку машину посвободней все-таки уступили Нифонтовой, во избежание конфликта с Чехословакией.
На съемочной площадке, наконец, я узнал, что от меня требуется. Снималась сцена веселящейся и шумящей ярмарки, которая гудела, продавала, покупала и созерцала всевозможные представления на фоне поднимающейся в гору вереницы гробов, первых ласточек пришедшей во Францию чумы. Я с ещё одним актером на довольно обширном помосте должны были менять висящие на двух стояках карикатуры политических деятелей французской революции сорок восьмого года. Каждый раз при смене карикатур, горожане, наблюдающие эту процедуру, с криками подбрасывали шапки и цилиндры, а я, подбегая к торчащему на шесте красавцу – гальскому петуху, обязан был дергать за леску, прикрепленную к его клюву, и кричать ку-ка-ре-ку.
– - В чём дело? – обратился он ко мне. – Дело в том – отвечал я, -- что техника, сделанная для петуха, совершено не соответствует поставленной задаче.
– - Всех художников на помост, и пусть делают всё, что скажет актер, – распорядился Григорий Львович.
– - Для него этот петух был очень важен, как символ Франции. Ко мне подбежала толпа художников и стала умолять что-то придумать, чтобы не сорвать съемку и чтобы им не получить за это хорошую взбучку. И я, конечно, придумал. Шея петуха, сделанная как крученная в спираль пружина, была достаточно гибкой и упругой. Прибили на шесте гвоздь, в конце лески завязали кольцо с таким расчетом, что я, немного натянув голову петуха вперед, цеплял леску за гвоздь. В нужный момент, когда леска резко отпускалась, голова «символа Франции» вздергивалась вверх. Рошаль был в полном восторге и ещё раз заявил, как важно приглашать специалистов.
Однако съемка не ладилась. Когда возбужденные «французы» бросали головные уборы, и их руки поднимались вверх, то рукава французских костюмов прошлого века опускались вниз и обнажали самые современные наручные часы. Режиссер был вне себя от возмущения, но сладить с массовкой не мог. Бедные статисты не знали, что делать с часами, платками, сигаретами. Дело в том, что в костюмах не было ни одного кармана. То ли это была французская мода прошлого века, то ли российская глупость нынешнего, трудно сказать человеку, не причастному к кино. Но когда уже помощники режиссера собрали все часы и другие мешающие съёмке предметы, составив внушительных размеров список, и, наконец, оптимистично прозвучала команда «мотор», раздался голос оператора: - «съемка закончена»! Он показал режиссеру экспонометр. Солнышко уже перевалило черту дозволенного для съемки цветного фильма. И я отправился домой.
Наутро тем же путем я оказался на съёмочной площадке. Массовка уже с нетерпением ожидала начало работы, беспрерывно у кого-нибудь, спрашивая «который час». У подножья горы собрались солдаты с подводами и переодевались французскими гробовщиками во всё черное. Начало как будто пошло, как по маслу: по команде двинулась группа акробатов, бродячий кукольник с обезьянкой веселил народ своими марионетками, шапки летели в небо, галльский петух вскидывал голову и кричал, как и подобает символу Франции, а телеги с гробами тяжело поползли вверх по крутой горе. Довольный режиссер, отсняв первый дубль, попросил начать сначала. После команды «мотор» всё опять пришло в движение. Но Рошаль криком остановил эту заводную игрушку. – Где гробы? – чуть не в истерике орал он. – Почему не двинулись телеги? – Не успели. Там очень круто, и лошади боятся спускаться вниз, приходится объезжать, – невозмутимо заявил помощник, отвечающий за гробы. – Мне не надо, чтобы они спускались вниз, мне надо, чтобы они поднимались вверх, – не успокаивался Григорий Львович. – Хорошо, хорошо. Уже все на месте, и можно начинать – вроде как распорядился помощник. Сделали ещё один дубль, но тут выяснилось, что в кадр попадают крымские горы. Рошаль надолго уперся глазом в кинокамеру, а затем жестом полководца снова двинул отряд художников на прорыв, на тот же самый помост, где я трудился над своей ролью, исполнители которой обычно в титрах обозначаются: « и другие». Как из волшебной торбы появилось несколько французских знамен, которые стали навешивать на задние перила помоста. А камера с оператором ездила вверх и вниз, пока он не замахал руками с криком « хватит, хорошо»! Съемку можно было продолжать, но режиссеру что-то мешало. Он подзывал к себе то одного, то другого ассистента, а потом в микрофон умоляющим тоном произнес: -- да скажите вы радистам, чтобы выключили эту дурацкую музыку, я не могу работать. Помощники засуетились, а режиссер откинулся в своем металлическом кресле, отдыхая, в ожидании выполнения его распоряжения.
Но вскоре выяснилось, что радисты, включив музыку, чтобы товарищам по группе не было скучно работать, ушли на пляж. – Как на пляж? – чуть не плача, воскликнул Рошаль, -- у нас же синхронная съемка. Разыскать немедленно!
Для того чтобы разыскать на Ялтинском пляже загарающих в трусиках радистов, сделали в одиннадцать утра обеденный перерыв, который был предоставлен как бы за два дня. После перерыва удалось «ярмарку» снять и отпустить, наконец, человек 200 или 300 массовки получать свои часы, зажигалки и кошельки, куда можно было упрятать зарплату в шесть рублей за два съемочных дня. Мне было положено по восемь рублей в день, но расчет должен был быть в конце работы над этим эпизодом. Назавтра, в воскресенье, съемок не было. – Вы можете в понедельник привести на укрупнение пару недорогих актеров? – спросила меня Лика Ароновна – по семь пятьдесят за день.