Воспоминания. Том 1
Шрифт:
А между тем в Ставке царит такая уверенность в победе, какая вызывала и сейчас вызывает во мне самое безграничное недоумение... На чем же строят люди свои расчеты, если считают "пустяками" обращение к Богу и Матери Божией за помощью?! Ведь они совершают двойное преступление и против Бога, и против Царя, так глубоко религиозного, так искренне возлагающего Свои упования на Господа Бога"...
Не удержалось у меня в памяти то, что высказал граф Ростовцов по поводу моего рассказа... Я излагаю факты действительности, а не вымыслы, и предпочитаю опускать факты, не сохранившиеся в памяти, чем искажать их. Помню лишь, что, когда, вручив свой отчет об израсходованной мною ассигновке на поездку в Ставку, я стал откланиваться, то граф удержал меня, сказав:
"Не лучше ли бы было, если бы Вы сделали личный доклад Ея Величеству... Я бы испросил Вам аудиенцию... Вы были в Ставке, видели Государя и Наследника,
"Да, Наследник, слава Богу, выглядит превосходно, – ответил я, – но это единственная радостная весть, какую бы я мог сообщить Ея Величеству... Все прочее очень нерадостно и только бы огорчило Императрицу... Ведь скрыть от Государыни правду, умышленно умолчать о главном, не сказать того, что, по моим наблюдениям, только один Государь стоит на верном фундаменте, все же прочие сошли с этого фундамента и повернулись спиною к Богу и неизвестно на кого и на что надеются, я бы не мог... А какой удельный вес в глазах Ея Величества могли бы иметь мои слова?.. Получилось бы впечатление сплетни... Но и помимо этих соображений, я не могу отрешиться и от общих, какие высказывал Вам перед своим отъездом в Ставку... Моя аудиенция у Императрицы подаст только лишний повод к кривотолкам... Хорошо еще, что Распутина я не видел уже пять лет; иначе бы сказали, что и командировку в Ставку я получил через его посредство... Нет, граф, усердно прошу Вас, расскажите сами Ея Величеству обо всем, что нужно; а я бы хотел остаться в стороне"...
"Хорошо, князь; как раз сегодня, в 2 часа дня, я должен быть с докладом у Ея Величества и доложу о Вашем возвращении... Но мне, все же, казалось бы, что Вам следовало бы поехать в Царское", – сказал граф Ростовцов.
Обещание графа освободить меня от аудиенции ободрило меня, и я сказал в заключение:
"Кроме всего прочего, не могу Вам не признаться, что великосветские дамы всегда наводили на меня панику... Я чувствовал на себе их устремленный взор, видел, что они гораздо более следили за тем, кто как ступит, как повернется и себя держит, чем за тем, что им рассказывалось, и это меня всегда до крайности связывало и стесняло, и я даже боюсь ехать к Императрице"...
Граф улыбнулся и, приветливо пожимая мою руку, сказал:
"Так все говорят, кто ни разу не видел Ея Величества... Там одна простота и сердечность".
Простившись с графом, я поехал в Государственную Канцелярию...
Глава XVI. В Государственной Канцелярии
Отношение протопресвитера Шавельского к святыне вызвало осуждение со стороны и тех моих сослуживцев, миросозерцание которых даже не соприкасалось с областью мистического.
"Печальное, но, к сожалению, обычное явление, – сказал один из них. – Психология духовных сановников всегда казалась мне странной. По мере движения вверх по ступеням иерархической лестницы, они старались все глубже проникать в доныне чуждую им среду, приноравливаться и приспособляться к ней и все более заражались мирскими настроениями, удалялись от веры, а затем и перестали даже выносить верующих мирян. Они забывали, при этом, что, стремясь к одной цели, достигали как раз противоположную... Разве "духовный сановник" не есть нечто взаимно друг друга исключающее!.. И неужели ленты и звезды на рясе могут кому-нибудь импонировать!.. Они только унижают рясу... И насколько простенький, смиренный батюшка, если он, к тому же, сельский, в заброшенном каком-нибудь селе, притягательнее пышных Владык"...
"А митрополит Макарий?" – спросил я.
"Святые в счет не идут, – ответил он, – и, притом, разве к нему идут потому, что он митрополит Московский... К нему идут, потому что он – Макарий"...
"Это верно, – ответил я, – митрополит Макарий великий праведник, и, глядя на него, я не знаю, чему удивляться, безмерному ли милосердию Божию, являющему в наши дни таких людей, или безмерной гордыне и слепоте человека, не замечающего их... Верно и то, что Вы говорите о духовных сановниках, между которыми люди, подобные митрополиту Макарию, всегда составляли исключение... Но мне кажется, что к этим сановникам и нельзя подходить с общими мерками: они воплощают собой церковно-государственную власть, какая налагает на них массу разнородных внешних обязанностей, заставляет против воли соприкасаться с миром и заражаться мирским настроением... Там же, где они, по высоте своей настроенности, не соприкасаются с внешностью, там, говорят, упущения в делах, там жалобы... Посмотрите, как преследуют митрополита Макария, как его гонят, как насильно стаскивают его с высоты, на которой он стоит... И это делают даже те, кто не отрицает его святости, делают в искреннем убеждении, что митрополит Макарий глубокий старец и, не разбираясь в делах, впадает в ошибки... И никому из этих гонителей не придет мысль, что точки зрения святого не могут совпадать с обычными точками зрения, что здесь не старость, а мудрость, до которой еще нужно дорасти, чтобы понять ее; что люди до того далеко ушли от этой мудрости, что перестали ее узнавать, перестали понимать... Нет, вопрос гораздо глубже...
Великое несчастие в том, что не все пастыри могут быть Макариями; однако центр, все же, не в этом месте, не в том, что пастыри плохи, а в том, что миросозерцание всего человечества оторвалось от своей религиозной основы, что разорвалась нить, связывающая небо и землю, и нет потребности связать се; что дух времени побеждает духа вечности, что утрачена вера в бессмертие и загробную жизнь... Отсюда все беды и несчастья каждого в отдельности и всех вместе... Отсюда это "некогда заниматься пустяками", иначе – молиться Богу, глумление над явлениями высшего порядка, пренебрежение к голосу Божьему... Нужно вернуться и повернуть жизнь к ее религиозному центру, к ее источнику – Богу. Тогда все станет ясным и понятным; тогда не будут называть сумасшедшими тех, кого называют сейчас за то, что они порвали с этим центром; тогда другими станут и наши идеалы, одухотвориться жизнь, люди перестанут говорить на разных языках... Обратите внимание на те слагаемые, из которых теперь составляется человеческая мысль, требующая общего признания. Там не только трафареты, но и трафареты преступные: там теории, черпающие свои корни в талмуде и ведущие к одной цели – уничтожению христианства. И эти теории добросовестно изучаются и проводятся в жизнь близорукими христианами; на этих теориях зиждятся наука и литература; эти теории заложены в основу государственных преобразований, составляют фундамент прессы, руководящей общественным мнением и направляющей ее в заранее намеченное русло. Это называется "прогрессом"; в порабощении христианского мира юдаизмом сказывается движение вперед, к которому так лихорадочно стремятся все, кто боится прослыть отсталым; а попытки охранить вековые начала христианской культуры осуждаются как невежество, как возвращение к "старому", к предрассудкам, якобы созданным темнотою и суеверием, какое из корыстных целей поддерживается "попами"... Разве Вы не замечаете, что теперь христианину стало даже стыдно признаваться в том, что он христианин, что он еще верен Богу и считает себя обязанным выполнять заповеди Божии!.. Нет, дело не только в недостатках пастырей, а в самом духе времени, отравленном гонителями христианства. Здесь уже не единичные грехи и преступления, а массовая хула на Духа Святого, что не простится"...
"Конечно, – ответил мой сослуживец, – главное в этом; но, все же, на общем фоне безверия нет более уродливого явления, как безверие духовенства и, особенно, его высших представителей... Я почти не встречал верующих архиереев"...
Я невольно рассмеялся и сказал: "Это уже Вы перехватили; все же, слава Богу, пастыри, подобные о. Шавельскому, составляют исключение"... Однако, сказав это, я вспомнил свою беседу с митрополитом Киевским Флавианом и заключительные слова этой беседы: "Чем ближе узнаете наших Владык, тем дальше от них будете"...
Я стал прощаться...
"Куда же Вы так скоро?.."
"Завтра нужно быть у Обер-Прокурора, и я спешу написать "краткую докладную записку", – ответил я.
"Разве и А.Н. Волжину нужен отчет о Вашей поездке, зачем?" – удивился мой сослуживец.
"Нет, не отчет, а наброски по некоторым ведомственным мероприятиям, он просил меня помочь ему"...
"О, простота и наивность! – воскликнул мой товарищ, – неужели Вы и в самом деле ему верите?!."
"Почему же не верить? – спросил я удивленно. – Почему я должен везде и всегда видеть лицемерие и коварство? Я всегда всем верю... Ведь Вы не станете бросаться с кулаками на первого встречного, которого Вы не знаете, и который ничем Вас не обидел... Вы не сделаете этого, может быть, и при встрече с Вашим врагом... Не то же ли самое и здесь?.. Ведь, не доверяя другому, относясь к его словам как к звукам, не имеющим значения, питая подозрение, я ведь первым оскорбляю его, наношу ему обиду... Для чего же я буду это делать?!."
"Для того, чтобы не попадаться впросак и, в лучшем случае, не очутится в смешном положении... Этого требует житейская мудрость и ничего больше. – ответил мне простодушно мой сослуживец. – Разве Вас мало обманывали? Нельзя же всех считать своими преданными друзьями"...
"А я всегда всех считал и буду считать друзьями, доколе они не докажут противного, ибо лучше всем верить, чем никому не верить", – ответил я.
"Напрасно... Знаете ли Вы, какой помощи ожидает А.Н. Волжин от Вас?.."