Воспоминания
Шрифт:
Эти строки кажутся мне наиболее точным отображением точки зрения графа Витте по этому вопросу. Не было бы ничего странного, особенно после столь лестного приема германским императором, если бы он принял на себя защиту договора в Бьерке, но он был слишком дальновиден, чтобы не понять ошибки царя; как только он увидел текст договора, он безо всяких колебаний присоединился к графу Ламздорфу в его усилиях выйти из затруднительного положения.
Переговоры, которые последовали между Петербургом и Берлином и которые принесли свои плоды значительно позже, были, как это и следовало ожидать, весьма деликатными и трудными. Два свидетельства были опубликованы по этому поводу – заявление д-ра Диллона в его книге "Исчезновение России" и Бомпара в его статье, помещенной в "Revue de Paris" [5] .
[5] В этой статье, подкрепленной оригиналами документов и отмеченной большой беспристрастностью изложения, Бомпар, не колеблясь, утверждает, что всякий, кто хорошо знал императора Николая, включая самого автора статьи, без всякого сомнения признает лояльность императора по отношению к Франции. Беспристрастность бывшего французского посла в Петербурге должна быть особенно оценена, так как он имел особые обстоятельства, чтобы
Оба показания, хотя и не вполне точные в деталях небольшой важности, согласуются с теми фактами, которые я узнал от графа Ламздорфа и которые можно было узнать из ознакомления с документами, найденными в Министерстве иностранных дел и в частных архивах императора Николая во дворце Царского Села.
Я коротко расскажу, как всё это происходило.
Граф Ламздорф повел тройную атаку в неофициальной форме, посредством частного письма царя к императору Вильгельму, письма графа Витте к императору Вильгельму и частного представления со стороны русского посла в Берлине канцлеру. Предметом представлений являлось стремление обратить внимание на недействительность договора в Бьерке, ввиду того что он не был контрассигнован русским министром иностранных дел, и на противоречия в тексте, которые необходимо внимательно рассмотреть и исправить. Ни одно из этих представлений не имело успеха (ответ графу Витте был передан через канцлера).
Между тем Россия и Япония были накануне ратификации Портсмутского договора, и следует вспомнить, что это время как раз было определено для вступления в силу договора в Бьерке.
Граф Ламздорф ввиду этого решил поторопиться с переговорами и написал Нелидову, русскому послу в Париже, запрашивая его, возможно ли прозондировать французское правительство по поводу эвантуального присоединения Франции к договору в Бьерке. Нелидов поспешил ответить, что Франция, которая не может согласиться с положением вещей, созданным Франкфуртским договором, и которая только что заключила entente cordiale с Англией, никогда не согласится присоединиться к подобному союзу. После этого царь отправил новое письмо императору Вильгельму с целью указать на невозможность приведения в исполнение договора в Бьерке при существующих условиях, и в то же самое время граф Ламздорф отправил инструкцию графу Остен-Сакену заявить формально, что ввиду невозможности склонить Францию к присоединению в данный момент и ввиду того, что обязательства по договору в Бьерке несовместимы с обязательствами по договору о франко-русском союзе, необходимо, чтобы договор в Бьерке не вступал в законную силу до того момента, пока по этому поводу не будет достигнуто соглашение между Россией, Германией и Францией.
Графу Остен-Сакену было указано прибавить, что значительное количество времени и терпения потребуется, чтобы склонить Францию присоединиться к России и Германии, но что русское правительство приложит все усилия, чтобы достигнуть благоприятного результата. Ни один из ответов, полученных графом Ламздорфом или графом Витте из Берлина, не содержал – я отчётливо это помню – никакого указания на аннулирование договора в Бьерке, и русскому министру иностранных дел ничего не оставалось, как ожидать удобного случая, чтобы показать, что Россия не считает себя чем-либо связанной с Германией и остаётся верной своему союзу с Францией.
Этот случай представился во время Альхесирасской конференции.
Царь не возвращался больше к этому вопросу в своей частной переписке с императором Вильгельмом, хотя эта переписка некоторое время продолжалась, не будучи, однако, отмечена прежним тоном доверия, и становилась с течением времени все более и более редкой. Германский император со своей стороны не оставлял своего первоначального замысла и пытался всякими способами внушить своему кузену сознание действительности договора, который был подписан в Бьерке. Не рассчитывая больше на успех прежних аргументов, содержавших нападки на Францию и на Англию, германский император старался повлиять на царя драматическими фразами и языком, окрашенным мистицизмом. Любопытный пример этих усилий имеется в телеграмме, которую он отправил императору Николаю 12 октября 1905 года, т. е. в то самое время, когда граф Остен-Сакен выполнял данное ему поручение в Берлине:
Gluecksburg Ostsee, October 12 tn. 1905.
"Характер договора не противоречит, как мы установили это в Бьерке, франко-русскому союзу, принимая во внимание, конечно, что этот последний не направлен против моей страны. С другой стороны, обязательства России по отношению к Франции могут оставаться в силе только в том случае, если Франция заслуживает этого своим поведением. Твой союзник совершенно покинул тебя в течение всей войны, в то время как Германия помогала тебе, чем могла, не нарушая нейтралитета. Это создает со стороны России моральные обязательства по отношению к нам; do ut des. В то же время нескромность Делькассэ показала всему миру, что, хотя Франция и является твоим союзником, она тем не менее заключила соглашение с Англией и была готова напасть на Германию с помощью Англии, несмотря на царящий между нами мир и на то, что я помогаю тебе и твоей стране, её союзнику. Этого эксперимента она не должна повторять, и от повторения этого я прошу оградить меня. Я совершенно согласен с тобой, что будет потрачено много времени, труда и терпения, чтобы склонить Францию присоединиться к нам обоим, но рассудительный французский народ заставит, наконец, себя услышать. Наши марокканские дела улажены к полному удовлетворению, и таким образом создастся благоприятная атмосфера для достижения взаимного понимания между нами. Наш договор является великолепной базой для этого. Мы соединили руки и подписали его пред лицом Бога, который слышал наши обеты. Я продолжаю думать, что договор может вступить в силу.
Но если ты хочешь внести какие-либо изменения в слова, выражения или определение будущего или различные вариации на случай полного отказа Франции, что я считаю невероятным, я буду с радостью ожидать всяких предложений, которые тебе угодно будет представить мне. Мне кажется, однако, что договор мог бы быть принят таким, как он есть. Вся твоя влиятельная пресса: "Новости", "Новое Время", "Русь" и т. д. – за последние две недели ожесточенно выступает против Германии и за Англию. Несомненно, что некоторые из этих газет получили крупную сумму от англичан. Это очень оскорбительно для моего народа и создает большие затруднения в осуществлении тех новых отношений, которые сложились теперь между нашими
Вилли" [6] .
Из вышеизложенного совершенно ясно, что император Вильгельм, несмотря на решительный отказ русского правительства ратифицировать договор, питал иллюзию и даже в конце концов надежду использовать своё влияние на царя, и только после опубликования инструкции графа Ламздорфа русским уполномоченным в Альхесирасе он был вынужден прекратить эти попытки.
В течение двух лет, которые следовали за только что описанными мною событиями, императоры больше не встречались, и когда в 1907 году состоялась их встреча в Свинемюнде, на которой я присутствовал в качестве министра иностранных дел, царь настолько боялся возобновления настояний кайзера, что просил меня предупредить германского канцлера, что договор в Бьерке должен рассматриваться как совершенно уничтоженный и что он не может выслушивать никаких аргументов со стороны германского императора в пользу его возобновления.
[6] Я вспоминаю, что эта телеграмма, оригинал которой я имел случаи видеть, была подписана: "Твой друг и союзник Вилли".
Я уже отдал на этих страницах должное дальновидности, проявленной графом Витте в вопросе о договоре в Бьерке. Хотя он долгое время мечтал об осуществлении союза между Россией, Францией и Германией, он имел достаточно здравого смысла, чтобы понять с самого начала, что метод, избранный императором Вильгельмом, может привести только к разрыву уз, которые соединяли Россию и Францию. Несмотря на это, он оставался горячим сторонником этого союза и, крепко веря в свои дипломатические способности после достигнутого им успеха в Портсмуте, рассчитывал склонить Францию в своё время принять его проект. С этой целью он очень желал получить пост русского посла в Париже. Во Франции, как и в Германии, он пользовался значительным престижем в финансовом мире и рассчитывал осуществить свой проект с помощью известных групп, принадлежащих к высшим финансовым кругам. Он пытался всеми мерами, какие были в его распоряжении, заменить Нелидова в Париже, но всегда встречал решительный отказ со стороны императора Николая.
Со своей стороны я был убеждён, что назначение графа Витте в Париж было неприемлемо и даже опасно с точки зрения наших отношений с Францией и Англией, и, признаюсь, я упорно сопротивлялся этому, будучи министром иностранных дел. Я думаю, что граф Витте был серьёзно рассержен этим моим сопротивлением. Во время своих частных посещений Парижа он делал все, чтобы продвинуть свой утопический проект, но он не мог приобрести значительного количества сторонников.
Через несколько дней после свидания императоров в Бьерке, когда я был посланником в Копенгагене, я узнал, что кайзер известил короля Христиана IX, что он остановится в Копенгагене на обратном пути в Киль на борту "Гогенцоллерна". Я уже упоминал о внезапных визитах, которые император Вильгельм имел обыкновение делать датской столице; каждый раз его приезд вызывал громадное возбуждение не только при дворе, но и по всей стране ввиду раздражения датского народа против Пруссии и Гогенцоллернов, вызванного событиями 1864 года. Королевская фамилия страдала от этого раздражения в высокой степени, и присутствие кайзера в Копенгагене всегда являлось источником большого возбуждения со стороны короля Христиана IX и его свиты. Неприязнь вдовствующей русской императрицы, второй дочери короля, к Германии и ко всему немецкому была настолько велика, что, когда она отправлялась к своему отцу, то всегда пользовалась собственной яхтой, чтобы не касаться германской территории. Когда плохая погода или время года вынуждали её возвращаться на материк через Германию, она отказывалась пересекать пролив, отделяющий датские острова от германского берега, на пароходе, идущем под немецким флагом, и вместо этого садилась на датский пароход в Варнемюнде, откуда специальным поездом русских железных дорог отправлялась на русскую границу с возможно короткими остановками. Третья дочь короля Христиана, принцесса Тира, вышедшая замуж за герцога Камберлендского, тоже была настроена против немцев. В тот период, который я теперь описываю, её муж, сын последнего ганноверского короля, который был лишён трона Пруссией, разделял её чувства. Однажды неожиданный визит кайзера застал герцогиню и герцога Камберлендского в Копенгагене. Не ожидая встречи с германским императором, герцогская чета поспешила оставить датскую столицу в самый день его приезда. Этот инцидент позволил принцессе Марии Орлеанской, жене принца Вольдемара, третьего сына короля Христиана, сделать одно из тех остроумных замечаний, которыми она была известна при датском дворе. Во время обеда, данного в этот день в королевском дворце в честь германского императора, она заявила достаточно громко, чтобы это достигло уха коронованного гостя: "О, какой прекрасный соус и как он хорошо бежит; он может быть назван соусом Камберлендским". Летом 1905 года общественное мнение Дании было особенно враждебно по отношению к кайзеру по двум причинам: в течение этого лета германские власти усилили карательные меры по отношению к датскому населению Шлезвига и выслали нескольких молодых людей датского происхождения; кроме того, ходили упорные слухи о попытке императора склонить Швецию и Россию присоединиться к Германии в вопросе о запрете выезда в Балтику людям призывного возраста всех государств, не соприкасающихся с этим морем. Кампания по проведению этого плана, начатая полуофициальной немецкой прессой, вызвала неудовольствие в Дании так же, как и в Англии, и даже побудила британское правительство отдать приказ одной из её эскадр пройти в Балтийское море и посетить различные шведские, датские и германские порты. Это посещение, конечно, очень не понравилось кайзеру и вызвало со стороны германской прессы далеко не лестные комментарии. Визит императора Вильгельма в Копенгаген или, вернее, в замок Бернсторф, где королевская фамилия имела резиденцию, носил частный характер и, следовательно, не вызывал необходимости для иностранного дипломатического корпуса представляться ему. Ввиду этого я был очень удивлен, когда германский министр фон Шен (впоследствии посол в Петербурге, статс-секретарь по иностранным делам и, наконец, посол в Париже во время объявления войны 1914 г.) известил меня, что император желает меня видеть. Он прибавил, что подобное приглашение не было послано ни одному из членов дипломатического корпуса и что меня просят не говорить об этом никому из моих коллег. Несмотря на свои усилия понять причину столь исключительного внимания ко мне, я не мог, конечно, воображать, что кайзер рассматривает меня как представителя своего нового и ценного союзника, которого, как он тешил себя надеждой, он приобрёл в Бьерке. Я пришёл тогда к заключению, что царь говорил с ним о моём возможном назначении в Берлин и что он полюбопытствовал узнать меня поближе. Я никогда не встречался с императором Вильгельмом, и перспектива разговора с ним, признаюсь, глубоко меня взволновала.