Восстание на Боспоре
Шрифт:
Фехтовали деревянными мечами и кинжалами под руководством гопломаха. Треск и удары раздавались как град, ломались плетенные из прутьев шиты, мечи падали на плечи, даже головы обучаемых, оставляя кровавые полосы. Потом началось метание камней и стрельба из луков.
Савмак, еще слабый и безразличный ко всему, видел учение из узкого окна, прорезанного в уровень с землей, и плевался, когда облака пыли проникали в темницу.
Смотрел он на стены своего узилища и удивлялся их массивности. Тяжелые квадратные камни лежали один на другом. Потолок в виде уступчатого свода, заплетенный тенетами, навис, как скала, готовая вот-вот рухнуть и своей страшной
Тоска подступила к сердцу. Что-то непоправимое произошло в его жизни, и он понимал, что возврата нет. Вернее, чувствовал душой. Словно далекая солнечная греза, всплыли в памяти знакомый курган, пасека, переливы степных трав и стрекот кузнечиков. Кажется, все это было давным-давно… Мертвый сон после драки и мучительного наказания сразу отделил прошлое от настоящего. Оно ушло далеко-далеко за эти мрачные стены, как-то уменьшилось, стало походить на полузабытое сновидение.
А настоящее – вот оно! Что оно ему готовит? Почему он попал сюда, а не к царице? Удастся ли ему увидеть ее и рассказать ей о смерти дедушки? Или придется еще раз драться с вчерашним обидчиком, что хотел оторвать ему ухо? Нет, лучше умереть, но не поддаться!.. Сердце начало возбужденно стучать. После того, что произошло, Савмаку уже ничего не было страшно. Он готов был драться со всеми, кто схватит его за ухо или щипнет ради злой шутки.
Загремели запоры, и двери темницы раскрылись. Вошли люди. Среди них знакомый воин с русой бородой. Где они встречались?.. Вспомнил! Это тот, который заступился за него на беговом поле. Имя ему Фалдарн!
– Так это ты учинил драку в моей школе? – усмехнулся сотник.
– Не хотел я драться, – угрюмо отозвался Савмак, – да они щипались.
– Щипались? А укажешь, кто щипался? А? Пойдем, я всех выведу во двор, а ты покажешь обидчиков.
Савмак хорошо помнил, что все зачинщики драки, особенно козлоглазый Атамаз, уже получили сполна, их секли одновременно с ним. Зачем же показывать на них второй раз? Да и нехорошо как-то жаловаться.
– Нет, – ответил он, – никого не помню. Не могу указать.
Фалдарн опять усмехнулся, уже мягче. В нем было что-то подкупающее. Савмак доверчиво посмотрел в его широкое лицо с неодинаковыми по величине карими глазами – и угадал в нем одновременно строгость и что-то другое, как бы участие к себе. Его большие спокойные руки, широкая грудь, суконный полинялый плащ и незлые глаза сразу понравились новичку. Этот человек не мог быть плохим. Парень хотел улыбнуться, но сотник смотрел на него все так же серьезно и вместе сурово-снисходительно.
– Так, – неопределенно произнес он. – А драться ты, видно, любишь, как и бегать?
И, повернув голову, коротко приказал:
– Выпустить!
Позже Савмак ближе узнал этого человека. Фалдарн обладал качествами солдатского вожака. Умел сочетать требовательность с той особой грубоватой снисходительностью, которая всегда подкупает воинов. Простой и строгий, он не старался выдавать себя за человека из высшего круга, да и не был таким. Часто приходил в трапезную и ел кашу вместе со всеми. За провинности наказывал примерно, часто жестоко, но в то же время беззлобно, как бы сожалея, что приходится так поступать. Спал у костра вместе с воинами, когда выводил их на полевые учения, говорил с ними об их нуждах, давал советы. Но никогда не переставал быть начальником, не входил ни с кем в близкие отношения и ставил долг и преданность выше всех добродетелей.
Воины знали, что он заботится об их питании и отдыхе, но не простит лености, трусости или лукавства. Переутомленным с готовностью протягивал свою флягу. И все знали, что это не жест, а солдатская взаимопомощь, оказываемая без излишней чувствительности. Своих подчиненных всегда был готов защитить от нападок кого бы то ни было. Но, будучи в походе, требовал от каждого того спокойного, невзвинченного мужества, с которым сам вступал в сечу плечом к плечу с остальными воинами.
И подчиненные любили своего командира, верили ему и пошли бы за ним в огонь и в воду.
Нечто подобное ощутил Савмак, покидая мрак и сырость подвала, хотя и не мог дать отчета в своих переживаниях.
Поев холодной каши с луком, он почувствовал себя бодрее и вышел во двор, хмурясь от яркого солнца. При встрече с Атамазом внутренне напрягся, ожидая, что тот кинется на него с кулаками, но вчерашний знакомец лишь остановился перед ним, сказав небрежно:
– Шутки не понимаешь, степной жеребенок. Из-за твоей дикости не только нам с тобою, но и многим другим досталось ни за что.
И, сплюнув, отошел в сторону. Савмак смекнул, что драки между ними больше не будет, и несколько отмяк. Подходили и уходили другие, как-то странно посматривали на него, но никто уже не смеялся над ним, не лез со злыми шутками.
Потом его подозвал один из дядек-воспитателей, дал ему лопату и повел на задний двор, где стояли кони.
– Убирай навоз и складывай в кучу. Потом перетаскаешь на телегу.
С этой грязной работы началось его знакомство с военной службой.
5
Атамаз часто кичился своим умением драться и обижал многих, но тем не менее был близок с большинством товарищей. После драки с Савмаком он стал степенней, сдержанней, уже не лез всюду с едкими шуточками и колкими насмешками. Урок, полученный от новенького, пошел ему на пользу. Но, встречаясь с Савмаком, он смотрел на него своим высмеивающим взглядом, на губах змеилась усмешка, а козлиные глаза еще более суживались.
«Чего он на меня так смотрит? – спрашивал себя Савмак. – Словно хочет сказать обидное или таит против меня зло!»
Однако никто ничего обидного не предпринимал против Савмака. «Дикого человека», как называли его воспитанники, не трогали, но и дружить с ним тоже никому не хотелось. И первое, что осознал в первые дни своей новой жизни молодой воспитанник, это то, что он остается среди всех одиноким. То ли боязнь его диких вспышек, или осуждение за нелепую драку, от которой пострадали многие, а может, и некоторые странности в характере новичка как-то отталкивали от него всех. Да и он скорее был доволен тем, что его никто не трогал, нежели жаждал общения с товарищами, и не делал никаких попыток сдружиться с кем-либо. Хотя и не бежал от людей, всегда находился рядом о ними, но не как участник их бесед, а как случайный молчаливый свидетель. Широко раскрыв свои зеленоватые простодушно-ясные глаза, он с детской непосредственностью наблюдал товарищей и внимал их рассказам. Эту особенную детскость замечали все и считали ее признаком деревенской незрелости. Рослый и неуклюжий Савмак оставался большим ребенком, верил всему, шуток не понимал. Он не умел вести бесед о том, что ест царь и сколько у него золота в подвалах, какой сорт дерева дает наиболее хлесткую лозу и как богачи и их сынки проводят время в домиках гетер около порта. Но не пропускал ничего, что слышал, а после долго думал над услышанным, старался понять, почему оно такое, а не другое.